Читать книгу "Победа Элинор - Мэри Элизабет Брэддон"

Она воображала это, хотя едва рассмотрела лицо этого молчаливого незнакомца. По-видимому, он нарочно отворачивался, и Элинор видела только мельком черные глаза под тенью его шляпы и черные усы. Всегда есть что-то таинственное и неприятное в идее о том, что от нас скрывают что-нибудь, как бы ничтожно и незначительно было это. Элинор Вэн тревожилась все более и более, по мере того как проходили медленно часы, и живое воспоминание о лице молчаливого незнакомца, которое она видела мельком, начало мучить ее.

«Физиономия его недобрая, — думала она. — А то воспоминание о ней не тревожило бы меня до такой степени. И как он был груб, француз мне не очень понравился, но по крайней мере он был вежлив. А тот другой был очень неприятен. Надеюсь, что он не из друзей папа».

Потом она опять возвращалась к утопленным молодым женщинам, к реке, к ивам, напрасно стараясь заняться романом и не так внимательно слушать, как бьют часы. Иногда она думала:

«Прежде чем я переверну следующую страницу, папа будет дома, или прежде чем я дочитаю эту главу, я услышу его шаги по лестнице».

Несмотря на тишину ночи, много звуков тревожило понапрасну нетерпеливую и бодрствующую девушку. Иногда дверь внизу тряслась, точно по какому-то таинственному влиянию, потому что ветра не было и Элинор воображала, что отец ее берется за ручку двери. Иногда лестница трещала, и Элинор вскакивала со стула, чтобы бежать к отцу навстречу, в твердой уверенности, что он прокрадывается в свою комнату для того, чтобы не разбудить спящих.

Но все эти звуки были жалким обманом. Четверть за четвертью, час за часом били на отдаленных и близких часах. Стук колес на бульварах постепенно затихал и, наконец, совсем прекратился.

Давно уже был пятый час, и Элинор оттолкнула от себя книгу. Начинало рассветать, серое холодное утро казалось холодным и унылым после душной августовской ночи. Элинор стояла у окна и смотрела на пустую улицу.

Но тишина недолго продолжалась. Стук телеги раздался на улице Сент-Онорэ. Кавалерийский отряд с громким бренчаньем пронесся по площади Согласия. Веселые голоса рабочих раздавались па улицах, собаки лаяли, птицы пели, желтое солнце поднималось на безоблачном небе.

Но Джордж Вэн не пришел с утренним светом, и тревожное лицо бледной дочери у открытого окна сделалось еще бледнее и тревожнее.

Глава VI. ЧЕРНОЕ ЗДАНИЕ У РЕКИ

Ричард Торнтон вставал не рано. Обыкновенно он последний оставлял оркестр, присутствуя при репетиции какой-нибудь новой мелодрамы, где весь эффект убийства или похищения зависел от пиччикато скрипок.

Но теперь Ричард не мог позволять себе лениться: представление повой драмы, для которой он приехал в Париж, заставляло его иногда вставать рано. И по правде надо признаться, что мистер Торнтон не очень занимался своим туалетом. Он имел привычку забывать бриться до тех пор, пока подбородок его покрывался какими-то разноцветными волосами, которые удивляли даже его самого. Он не имел даже особенного пристрастия к чистому белью и обыкновенно носил цветную рубашку, испещренную впереди красками. Когда мистер Торнтон покупал новое платье, он надевал его, носил постоянно: и ел, и пил, и рисовал в нем до тех пор, пока оно не начинало распадаться на куски подобно увядшим листьям, падающим с крепкого молодого дуба. Были люди, уверявшие будто мистер Торнтон спал в своем обыкновенном костюме но, разумеется, это была жестокая клевета.

Ходить каждый день миль восемь или девять от своей квартиры до места своих занятий, разрисовывать декорации в большом театре, играть вторую скрипку, успевать на ранние репетиции по холодным утрам, аккомпанировать Григсби в его новой комической арии, или мадам Розальбини в качуче — это не значит вести ленивую жизнь; поэтому, может быть, бедному Ричарду Торнтону простительно, если его друзья имели случай посмеяться над его равнодушием к мылу и воде. В самые шутливые минуты они даже называли его: «Грязный Дик», но я не думаю, чтобы это неблагозвучное прозвание оскорбляло чувства Ричарда. Все любили его и уважали как великодушного, чистосердечного, благородного человека, который едва решился бы сказать ложь для того, чтобы спасти свою жизнь и который не согласился бы выпить кружку пива, за которую он не мог бы заплатить или принять милость, за которую он не мог отплатить тем же.

Товарищи Ричарда Торнтона знали, что отец его был джентльмен и что молодой человек имел некоторую гордость, собственно ему принадлежавшую. Только он один в театре не бранил своих хозяев и не льстил им. Плотники и фонарщики снимали шляпы, когда разговаривали с ним, хотя он одевался хуже всех своих товарищей; маленькие балетные танцовщицы любили его и рассказывали ему о своих неприятностях. Старые слуги в театре рассказывали мистеру Торнтону о своих ревматизмах. Он со всеми был терпелив и сострадателен. Все знали, что он был добр и нежен сердцем, потому что имя его виднелось на каждой подписке, и цифра, написанная им, была огромна, если взять в соображение его жалованье. Все знали, что он был храбр, потому что он однажды грозился сбросить мистера Спэвииа в партер, когда этот джентльмен сделал какой-то незначительный намек, оскорбительный для Ричарда. Все знали, что он был добр и почтителен к старой учительнице музыки, с которой он жил и которой он помогал своими средствами. Все знали, что когда другие мужчины легкомысленно отзывались о каких-нибудь священных предметах, Ричард Торнтон уходил из их общества серьезно, спокойно, как бы красноречив и весел ни был он за несколько минут перед тем. Все знали это и уважали молодого живописца, несмотря на радужные пятна на его поношенном сюртуке.

В это утро Торнтон очень скоро закончил свой туалет.

«Я буду завтракать сегодня здесь, — думал он. — Выпью кофе с булкой и примусь работать».

Он позвонил в колокольчик, придвинул стул к окну и сел, поставив перед собою ящик с красками. Он должен был звонить несколько раз прежде чем кто-нибудь из слуг явится на его зов, но он работал весело, куря трубку.

Он не оставил свою работу, когда ему принесли завтрак, но ел булку и пил кофе, оставляя свою кисть только минуты на две; так как он встал не очень рано, то должен был работать до пяти часов прежде чем закончить. Он набил трубку и ходил взад и вперед перед столом, куря и любуясь своей работой с невинным восхищением.

«Бедная Нелли! — вдруг подумал он. — Я обещал зайти к ней сегодня, изъявить свое уважение старику. Наверно, он не осббенно желает видеть меня, но Нелли такая милочка! Если бы она попросила меня ходить на голове, кажется, я попробовал бы сделать это. Однако сегодня поздно идти к Вандслёру Вэну, я могу отложить до завтра. Мне надо еще зайти в театр и посмотреть на сцену в восьми отделениях. Ах, кстати, надо взглянуть и на морг[1]». Торнтон закончил курить и потер свой подбородок с видом размышления.

«Да, я должен взглянуть на морг прежде чем пойду, — думал он— Я обещал этому несносному старику Джем-болсу, что я освежу свою память, снова взглянув на морг. Он пишет большую драму, в которой половина действующих лиц узнает другую половину мертвою на мраморных плитах в морге. Он никогда не переезжал Британский канал, и я думаю, что его понятия о морге несколько туманны. Я пойду и пообедаю в Палэ-Ройяле».