Читать книгу "Нечаев вернулся - Хорхе Семпрун"

Пьер Кенуа, который с мая шестьдесят восьмого благоговел перед Сергэ, хотя и был на шесть лет его старше, пытался отговорить его от этой брачной авантюры, по его глубокому убеждению, бредовой и обреченной на полный крах. В отличие от своего друга, он действительно происходил из рабочих и мог только поражаться выбору Сергэ. «Да ты посмотри на нее хорошенько, Жюльен! Она же убогая, страшненькая! Можешь отрезать мне член, если я окажусь неправ, но с ней наверняка будет тоска в постели… Знаешь этот тип девиц с мигренями, у которых месячные длятся по восемь дней?»

Иногда Кенуа ставил вопрос шире, пытался обобщать. «Мечта настоящего прола, Жюльен, единственная, заветная, поверь моему многолетнему опыту, это вырваться из рабочей среды… Предать ее и никогда не вспоминать! Или сообща уничтожить путем социальной революции. А ты, лопоухий, не только сам рвешься в рабочую среду — ты еще ладно, ты ведь, гад, можешь в любой момент отвалить, — но еще и хочешь жениться на самой тупой телке, какую когда-либо порождал самый отсталый рабочий класс Рубе-Туркуэна! Ты за это дорого заплатишь, старик!»

И Сергэ действительно заплатил дорого. Но решиться на официальный развод он не мог: это было бы равносильно убийству.

— До двенадцати еще далеко. Ты можешь пока объяснить, что стряслось? — спросила Фабьена.

Он кивнул.

— Должен, даже если и не могу! Мне нужна твоя помощь.

Он открыл огромную сумку, которую вечно таскал с собой, набитую всякой аппаратурой, пленкой, сменными объективами, и извлек оттуда крафтовый конверт с увеличенными фотоснимками.

Пьер Кенуа проснулся в тот день в шесть утра. Весь в поту. Ему снился страшный сон.

Один и тот же кошмар преследовал его в последнее время чуть ли не каждую ночь. Но впервые детали были настолько четкими. Впервые это было так похоже на явь. И впервые он, проснувшись, помнил все до мельчайших подробностей.

Он лежал в темноте, еще не придя в себя, и вспоминал свой сон.

Их было четверо или пятеро, в форме. Они пытали женщину по имени Тереза. То есть это они называли ее Тереза, но он знал, что это Дюрас, Маргерит Дюрас. Узнать ее во сне было невозможно, она была совершенно не похожа на Маргерит Дюрас, ничего общего. Но он, Пьер Кенуа, своей рукой включавший ток, твердо знал, что Тереза — это Маргерит Дюрас.

Они пытали ее, чтобы заставить сознаться. Но в чем? Они забыли, и это было самое страшное. Они били ее, пускали ток в самые чувствительные места, но не помнили, что именно хотят выяснить. Тереза кричала: «Если бы я хоть знала, что вам надо!» Но они тоже не знали. Знали только, что она должна сказать правду. Неизвестно какую. И тогда истязание прекратится, и все успокоятся. Но какую же такую бесценную правду она могла им открыть? Они продолжали избивать ее, больше им ничего не оставалось. И этому ужасу не было конца.

Пьер окончательно проснулся, пошел на кухню, налил себе стакан холодной воды. Он знал этот свой кошмар и знал его истоки.

Во время войны в Алжире Пьер Кенуа, юный пролетарий без классового сознания — которое пролетарии всех стран должны, но почему-то не хотят проявлять в современных войнах, — участвовал, как и многие другие солдаты-призывники, в допросах подозреваемых из Фронта национального освобождения. Называя вещи своими именами, присутствовал при пытках. Причем не только в качестве зрителя. Случалось, что именно ему приказывали пускать ток во время пытки электричеством.

Спустя много лет, когда Жюльен Сергэ познакомился с ним майской ночью 1968 года на озаренной кострами улице Гей-Люссака, Пьер Кенуа, так и не сумевший вернуться к нормальной жизни и прежнему ремеслу автослесаря, все еще жил в кошмаре своих воспоминаний. В ненависти к самому себе, заставлявшей его систематически отравлять себе жизнь.

В шестьдесят восьмом Кенуа был среди взбунтовавшегося плебса, крушившего все на своем пути (одна из таких банд прославилась под названием «Катангисты»). Они буйствовали в накаленном борьбой Латинском квартале, давая выход своей оголтелой ненависти к любому общественному порядку и самозабвенной страсти к разрушению.

В ту ночь Сергэ обратил на Кенуа внимание из-за его невероятной храбрости в драке. Он подошел, попытался с ним поговорить. Точнее, его послушать. Одним из главных качеств Жюльена Сергэ было умение слушать, безграничная способность внимательно и терпеливо выслушивать чужие исповеди. Или проповеди. Он так хорошо слушал, с таким искренним интересом, что собеседникам иногда казалось, будто он им отвечает, соглашается. Его молчание было действительно золотом: действительно лучше слов.

В тy майскую ночь он слушал Пьера Кенуа.

Никто никогда не слушал его так. Никогда никому не мог Пьер высказать все вот так, до конца, чтобы прорвался наконец многолетний внутренний нарыв. Впервые он сумел вывернуть наизнанку всю свою душу, рассказать о самом главном воспоминании, вокруг которого упорно вертелась его жизнь в кошмаре бесполезных мук совести, бесплодного чувства вины.

С этой ночи Пьер стал тенью Жюльена Сергэ. Возле него он снова научился жить, читать, любить. Жюльен сделал его своим помощником в «Пролетарском авангарде». У Пьера оказались золотые руки, и его определили на изготовление фальшивых документов. Он делал такие безукоризненные паспорта, что слава о них гремела даже за пределами Франции. После самороспуска «Авангарда» он последовал за Сергэ в редакцию «Аксьон», где с энтузиазмом занялся фотографией.

И вот несколько месяцев назад ему попала в руки книга Маргерит Дюрас «Боль». Не то чтобы он особенно увлекался литературой. Он предпочитал историю, подлинные документы, прочел от корки до корки все, что выходило о войне в Алжире. Но случилось так, что одна из редакционных телефонисток дала ему почитать «Любовника» — он тогда получил «Гонкура». Все секретарши и телефонистки в редакции бредили этой книгой. Пьер не устоял перед их восторгами и прочел. Кстати, не пожалел. Роман был не длинный, легкий, без зауми, и написан разговорным языком — так, как говорили между собой ребята чуть помоложе его, с которыми он общался в газете. С такими же словечками, выражениями — в общем, нормальная книга.

На этом приятном подъеме Пьер через некоторое время взял почитать «Боль» — все у той же приятелницы-телефонистки, роскошной девицы, высокой, красивой, но ужасно несчастной: она была влюблена до безумия в какого-то негодяя, который нарочно ее мучил. «Брось ты его!» — советовали подруги. Но негодяй был ее жизнью. Разве можно бросить жизнь?

Ладно, итак — «Боль».

Пьер начал читать без особого интереса. Это было одновременно и жестче, и претенциознее, чем «Любовник». Ни слова в простоте — Дюрас явно знала себе цену. Уже ближе к концу Пьер вдруг наткнулся на коротенькое предисловие к двум небольшим новеллам, объединенным общим шмуцтитулом: «Альбер из „Капиталя“ и „Тер-полицай“.» «Тереза — это я. Та, что пытает осведомителя, это я. Та, которой хочется переспать с Тером-полицаем, тоже я. Отдаю вам ту, что пытает, вместе с остальными текстами. Сумейте прочесть: эти тексты священны».