Читать книгу "Ланселот - Уокер Перси"

— Да нет же, на поверхности всего две.

— …пятнадцать атмосфер в трубе из гнилого железа времен Второй мировой войны.

Ах ты несчастный тупой техасец, почему ты меня не слушаешь?!

— Ее нужно замуровать, — продолжал бубнить Текс. — А так — ну заткнули ее «рождественской елкой»,[42]что проку-то? Единственный способ обезопасить себя — это зацементировать скважину.

— Я знаю.

— Как Мэгги могла заткнуть эксплуатационную скважину и построить на ней дом?

И он продолжал в том же духе, донимая меня точно так же, как до этого он донимал Сиобан, занудствуя и никого не слушая, не слушая даже самого себя. Взгляд его добрых и грустных глаз уходил куда-то в сторону. Его суждения, даже профессиональные, были ни к черту. На одном дыхании, в одной фразе скважина у него была то эксплуатационной, то нет, а возражений он просто не слушал. Богатство сделало его таким несчастным, что теперь он стремился сделать несчастными всех.

Почему я ничего не сделал для Сиобан, — не для скважины, на которую мне глубоко начхать, мне было совершенно все равно, дает она газ или нет, иссякнет или взорвется, но почему я ничего не сделал для Сиобан? Почему я не вышвырнул Текса или не отвел ее к Сьюллен, или не сделал того и другого разом? Обоим было бы лучше от этого. Господи, я ведь понимал, что Текс ее портит. Такое иногда случается с замечательными, любящими, благонамеренными дедушками! Ты киваешь. Может, ты хочешь сказать, что они потом раскаиваются? Так им и надо. Сьюллен всегда была добра к Сиобан, как она была добра ко мне, когда растила меня. Тысячи ей подобных вырастили тысячи подобных мне, они отогревали нас на своих кухнях и спасали от спятивших, погруженных в себя родителей, таких как мой отец, помешанный на поэзии, грезивший о Роберте Ли,[43]Ланселоте Эндрюсе[44](отчасти в честь которого я был назван) и англиканских церквях среди нехоженых лесных кущей, или моя бедная запутавшаяся мать, ездившая кататься на машине с дядей Гарри.

Почему я ничего не сделал для Сиобан раньше? Вот, исповедуюсь перед вами, отец мой. Потому что на самом деле я ее не любил, и это не имело никакого отношения к тому, что она не моя дочь (моя, а значит, что чувствую к ней, то и чувствую, ну и ладно). Считается, что мы должны «любить» своих детей. Но что это значит?

Между прочим, самое странное, что только после своего открытия, только когда я узнал, что Сиобан не моя дочь, я сподобился что-то сделать. Поскольку она не моя дочь, я должен помочь ей! В конце концов все просто: 1) Текс плохо на нее влияет, 2) надо что-то делать, 3) никто ничего не предпринимает и даже не обращает внимания, 4) следовательно, я попрошу Текса, чтобы он вернулся в Новый Орлеан, а Сиобан предоставлю заботам Сьюллен.

Почему я сам не мог ею заняться? Сказать по правде, она меня раздражала.

Почему я не любил Сиобан тогда, когда считал ее своей дочерью? Ну, думаю, на самом деле я «любил» ее. Что такое любовь? Откуда эта ужасная холодность к самым близким и самым невинным? Разве в семьях любят друг друга, кто-то проявляют любовь, кроме тех случаев, когда с кем-нибудь случается несчастье?

А, ну конечно, поговорить о любви ты можешь. Это несложно. А не хочешь ли познакомиться с моей теорией. Подобная любовь нынче немыслима, если она вообще когда-либо существовала. Возродиться она может только в том случае, если наступит конец света.

Сиобан раздраженно повернулась к телеэкрану, решила снова смотреть мультфильм.

— Какая совпадюнечка! — кричит Текс, тиская ее. — Стоило тебе заговорить о знайках-зазайках, Текс взял и включил телик, и они тут как тут.

— Лучше бы вы говорили «совпадение», — поправляю я Текса.

— Что-что? — быстро переспрашивает он, оттопыривая ухо и впервые прислушиваясь.

— Христа ради, не говорите ей «совпадюнечка». Говорите «совпадение».

— Хорошо, Ланс, — отвечает Текс. Услышал! Может, он не слушал, потому что я не говорил ничего путного?

Я задумываюсь. Может, действительно людям теперь нужно знать только о том, что связано с их желаниями?

Пройдя, как обычно, аллеей вечнозеленых дубов, я, чтобы срезать угол, прошел прямо по ухоженной травке двора к чугунной ограде, вышел через дворницкую калитку и взобрался на дамбу.

Хотите верьте, хотите нет, но я реку не видел несколько лет. Дизельный буксирчик толкал против течения целую милю барж. Делал он это со стоном и скрежатом, как локомотив товарного состава, буксующий всеми колесами. Я обернулся. Бель-Айл казался крохотным островком, маленьким клочком земли в окружении трубопроводов, вышек и дымовых труб. Поодаль, у шоссе, во тьме полыхали газовые факелы, словно огромные охотники все еще прочесывают с фонарями болота.

Звезды светили тускло, но, проследив глазами рукоять ковша, я нашел Арктур, который мне показывал много лет тому назад отец. Мой отец неудачник: не попал на праздник жизни, но знал, на каком расстоянии от земли находится Арктур. Он был редактором местного еженедельника, в котором печатал собственные стихи и исторические миниатюры про наши места, например, о церкви Сент-Эндрюс — первом некатолическом храме в нашем округе (помню, я тогда думал, что мои предки, попав сюда, столкнулись в здешних болотах не с дикими индейцами, а с католиками). Клуб «Кивание»[45]выдал ему удостоверение, в котором он официально именовался Лучшим Поэтом округа Фелисьен. Он был обычным газетным стихоплетом, обычным газетным историком, и, как всякий газетчик, испытывал благоговение перед наукой.