Читать книгу "Кубинские сновидения - Кристина Гарсия"

– Вот, смотри, – раскладывает она свои заказы перед новой работницей Марибель Наварро, как крупье карты. – А теперь вымой прилавок. – Она передает Марибель бутылку «Виндекса» и рулон бумажных полотенец.

Всю вторую половину дня Лурдес проводит, натаскивая Марибель, маленькую тридцатилетнюю пуэрториканку с тонким профилем и шикарными длинными ногтями.

– Ты должна их обрезать, если хочешь здесь работать, – резко говорит Лурдес. – Это негигиенично. Санитарный надзор нас оштрафует.

Марибель любезна с посетителями и правильно дает сдачу, но не слишком предприимчива.

– Не давай им уйти так просто, – наставляет ее Лурдес. – Всегда можно продать еще что-нибудь: столовые булочки или ореховые кольца для кофе.

Никто не работает так, как хозяин, думает Лурдес, укладывая торт со взбитыми сливками на свежие салфетки. Она выставляет поднос с флорентийским печеньем и показывает Марибель, как привлекательнее расположить его на развернутых полосках вощеной бумаги.

– Флорентийское стоит семь девяносто пять фунт, на два доллара дороже, чем все остальное печенье, так что взвешивай его отдельно. – Лурдес вытягивает полосу мягкой папиросной бумаги с металлического держателя, кладет на весы, и сверху – один кружок печенья. – Смотри. Одна штука тянет на сорок три цента. Я не могу позволить себе бросать деньги на ветер.

После пяти часов наступает особенно горячая пора: в булочную устремляется поток посетителей, закончивших работу. Марибель не покладая рук перевязывает бечевкой коробки с пирожными. Это нравится Лурдес. К тому времени она почти забыла свои страхи из-за вчерашнего появления отца. Неужели ей такое могло привидеться?

Вдруг глаз Лурдес с опущенным веком, как притаившийся шпион, останавливается на нескольких монетках, скользнувших по прилавку к Марибель. Он следит, как Марибель упаковывает два жареных пирожка с корицей в белый бумажный пакет и затем благодарит посетителя. Вот она вроде бы поворачивается к кассе и пробивает пятьдесят центов. Хотя Лурдес стоит отвернувшись, ее бдительный глаз замечает, как Марибель опускает монеты в свой карман.

Лурдес ждет, когда посетительница, пожилая женщина, составит свое мнение о птифуре с кофе мокко. Когда та уходит, Лурдес направляется прямиком к кассе, достает девять долларов отдельными купюрами и горсть монет по одному центу – все, что они выручили за работу после полудня, и вручает это Марибель.

– Убирайся, – говорит Лурдес.

Марибель снимает фартук, аккуратно складывает его и, оставив на прилавке, без единого слова покидает булочную.

Час спустя Лурдес идет домой с таким чувством, будто ее путь пролегает по минному полю. Пуэрториканка нарушила ее хрупкий душевный покой. Порывы ветра, налетающие от медлительной реки, словно железными крючьями царапают кожу. Внутри у нее все онемело, она ко всему безразлична, как кусок кирпича. Ей снова чудится запах отцовской сигары, но, обернувшись, она лишь видит человека, подзывающего такси взмахом руки с зажатой между пальцами сигаретой. Позади него липа роняет семена.

Когда Лурдес была маленькой, она с волнением ожидала возвращения отца из поездок в отдаленные провинции, где он продавал портативные фены и электрические щетки. Он звонил ей каждый вечер из Камагуэя или Сагуа-ла-Гранде, и она кричала ему: «Когда ты приедешь домой, папа? Когда ты приедешь домой?» Лурдес встречала отца в нарядном платье, а потом перерывала его чемодан в поисках тряпичных кукол и апельсинов.

По воскресеньям, после обедни, они шли на бейсбольный матч и ели жареные орешки из коричневых бумажных кульков. От солнца кожа Лурдес становилась темной, как у деревенских ребятишек, и смесь отцовского одеколона с запахами стадиона кружила ей голову. Это были ее самые счастливые воспоминания.

Прошли годы, и, когда отец прилетел в Нью-Йорк, бейсбол стал их самым сильным увлечением. Во время чемпионата они обсуждали каждую игру «Нью-Йорк Мете», как генералы перед сражением, взвешивая достоинства Тома Сивера, Эда Крейнлула и Джерри Кусмана. Все лето они не отрывались от транзистора, даже во время короткого пребывания Хорхе дель Пино в больнице, и ликовали, когда их команда выиграла наконец у «Кабс».

Шестнадцатого октября 1969 года Лурдес, ее отец, врачи, сестры, санитары, пациенты, монахини и священник, который прибыл, чтобы совершить прощальный обряд по умершему больному, столпились в телевизионной комнате больницы Сестер Милосердия, чтобы посмотреть пятую игру чемпионата страны по бейсболу. Когда во время игры против «Ориолс» Клеон Джонс поймал финальный мяч, начался адский шум. Пациенты, сверкая голыми задами из-под больничных рубашек, носились по коридорам с криками «Мы победили!» Кто-то раздобыл бутылку шампанского, и слезы текли по лицам монахинь, которые горячо молились, чтобы Бог даровал это чудо.

На стадионе толпа высыпала на поле, топча разметку, выдирая комья дерна и швыряя их высоко над головами. Люди запускали оранжевые ракеты и петарды и расписывали ограждение поля победными лозунгами. По другую сторону реки, на Манхэттене, на Чол-стрит и Парк-авеню, Диланси-стрит и Бродвее люди танцевали под дождем конфетти и серпантина. Лурдес с отцом смеялись от счастья и долго обнимались.

* * *

Впервые покинув Кубу, Лурдес не знала, как долго они проживут в Америке. Она должна была встретиться с Руфино в Майами, где обосновалось его семейство. Впопыхах она упаковала только хлысты для верховой езды, свою подвенечную вуаль, акварельный пейзаж и корм для птиц в бумажном пакете.

В аэропорту Майами от нее убежала Пилар. Ее пышное платьице качалось в толпе, как колокольчик. Лурдес слышала, как имя дочери объявляют по радио. Когда она увидела Пилар, сидевшую на коленях какого-то пилота и сосавшую леденец, она не смогла произнести ни слова. Не было у нее слов и для того, чтобы поблагодарить американца в униформе, который проводил их до выхода.

Спустя несколько дней они покинули Майами в подержанном «шевроле». Лурдес не могла оставаться с семейством Руфино, где велись бесконечные разговоры о потерянном богатстве или о конкуренции на поденную работу.

– Я хочу туда, где холодно, – сказала Лурдес. И они поехали.

– Еще холоднее, – сказала она, когда они миновали солончаки Джорджии, как будто это слово было заклинанием, которое вело их на север.

– Еще, – сказала она, когда они проезжали мимо увядших полей зимней Каролины. – Холоднее, – снова повторила она в Вашингтоне, несмотря на полные обещания бутоны вишен и белокаменные монументы, притягивающие зимний свет.

– Вот теперь достаточно холодно, – объявила она наконец, когда они достигли Нью-Йорка.

Всего за два месяца до этого Лурдес, ожидавшая второго ребенка, еще была на Кубе. Она скакала галопом через покрытое сухой травой поле, когда лошадь вдруг встала на дыбы и, сбросив ее на землю, умчалась, оставив ее в полном одиночестве. Лурдес чувствовала в груди плотный сгусток, и резкая боль от него разливалась по всему телу. Ногти у нее на пальцах побелели.

Огромный грызун появился из-за дерева и принялся грызть носок ее сапога. Лурдес бросила в него камень и неожиданно убила. Спотыкаясь, она почти час брела по полю, пока не добралась до принадлежавшей им молочной фермы. Работник одолжил ей свою лошадь, и она, двигаясь медленным шагом, доехала до виллы.