Читать книгу "Магазин воспоминаний о море - Мастер Чэнь"

Высотные здания выстроились в Макати неправильным треугольником, каждая сторона длиной примерно в километр, среди тех самых «деревень» и улиц с низкими домами. Если бы кто-то еще неделю назад сказал мне, что с птичьего полета этот треугольник похож на зубчатые стены крепости среди равнины — с которых вся равнина отлично простреливается, — я бы очень удивился такому чрезмерно военному мышлению.

Мой дом оказался идеальным угловым бастионом этой крепости. С балкона, где я проводил немалую часть вечеров, можно вести огонь на километры вдоль главной авеню столицы. С балконов других квартир, напротив, можно держать под прицелом «Интерконтинентл», проспект Айяла и весь магазинный центр. От моего подъезда можно мгновенно выехать на перекресток ЭДСА и Айяла, то есть дом, собственно, и стоит на этом перекрестке. И, наверное, отсюда легко сделать многое другое. Если ты, конечно, командуешь батальоном городских рейнджеров — лучшей, элитной части филиппинской армии.

Да, для захвата и полного контроля над «крепостью Макати» хватило одного батальона. Но не простого, а такого, который специально готовили к боям в городских условиях.

В невидимом кольце, которое этот батальон замкнул вокруг обширного района, оказалась большая часть посольских семей и еще люди типа меня — у которых офис совмещался с домом.

Прошел час, другой.

В это время, на закате, ЭДСА — две жирные бесконечные гусеницы, одна огненно-золотая, другая — огненно-красная; красная медленно уползает от меня каждый вечер за горизонт под цепочкой фонарей, среди багрово-бурых клубов дизельного дыма. Золотая судорожными рывками движется в обратном направлении.

В этот вечер, впервые, гусениц не было. Десятирядный проспект был абсолютно пуст, воздух странно чист.

Фонари над проспектом не горели.

Было тихо.

Позвонили из посольства, поинтересовались обстановкой, передали общую для всех инструкцию: не подходить к окнам, не зажигать свет, из дома не выходить, тем более — не выезжать, и так далее.

Особенность ситуации была в том, что хотя год был еще 1989-й, но даже и тогда посольству я и мои коллеги из прессы не подчинялись. Правда, имелась масса тонкостей, типа того что портить отношения с дипломатами всегда глупо. И все в посольстве хорошо знали, что прессе следует именно в такой обстановке работать круглые сутки, то есть двигаться, а не сидеть в кольце осады. Но инструкцию передать все равно полагалось, одну на всех, а дальше — уже наше дело.

Думал я тогда, конечно, о многом, и очень быстро — отключат ли телефон или электричество, например. Вломятся ли в дверь. Сегодня, однако, я помню только одну, главную, мысль.

А именно — что я, оказывается, абсолютно не выношу ситуаций, когда надо сидеть без движения и ждать того, что с тобой может произойти.

Я аккуратно закрыл за собой дверь в квартиру (семья тихо сидела у телевизора) и нажал кнопку лифта.

Мятежники в пятнистом камуфляже встретили меня у подъезда радостными улыбками.

— Вы ведь из прессы, сэр? Вы, конечно, уже все написали о том, на что годится это правительство?

Я не спорил: написал, и не раз, хотя вежливо.

— Уехать? — удивился моему вопросу лейтенант с умными черными глазами и аккуратными усиками. — Но вы не заложник, вы свободный человек, а мы не бандиты. Мы, между прочим, — городские рейнджеры, если вы еще не знаете. Но есть проблема. Мы-то сейчас все, что надо, передадим по рации нашим ребятам в «Интерконе» на той стороне Айялы. И мы вас, конечно, не тронем. Но эти подонки замыкают вокруг нас кольцо. Пока что за забором тех двух деревень — только разведчики, мы их видим, пусть не сомневаются. Но скоро подтянутся негодяи посерьезнее. С техникой. И за них мы не отвечаем — правительственные способны на всё. А дальше — ну, немножко будем стрелять. Так что смотрите сами. Вы что там, так долго ужинали? Давно надо было уехать.

Наверху я поднял трубку: телефон работал. Я позвонил коллеге, обитавшему фактически через дорогу, в Дасмариньяс.

— Как насчет того, что мы с семьей окажемся у тебя минут через пятнадцать? — поинтересовался я. — У тебя ведь есть пара гостевых комнат…

И тут произошло невероятное. Коллега начал мямлить что-то насчет инструкции и того, что мне следует получше обдумать свое решение.

Кажется, впервые в этот вечер я не знал, что делать, потому что такого не могло быть.

Длилось это состояние секунд тридцать. Потом я мгновенно представил себе отели по бульвару Рохаса, другие отели — за городом. И схватил сумку. Работают ли банки?

Звонок раздался минуты через две. Господь простит коллеге эти две минуты, а я, конечно, простил, особенно теперь, когда его уже нет. Звонила его жена Галя. С информацией о том, что коллега не подумал, он не в себе, и что нам надо взять с собой постельное белье, а больше ничего, все остальное есть. И побыстрее, потому что сообщают о движении бронемашин правительственной констебулярии в нашу сторону.

Наша семья никогда в жизни не собиралась в путь так быстро. Минуты, наверное, за четыре.

Потом в каких-то глупых викторинах мне задавали вопрос, что бы я взял с собой на необитаемый остров, если бы на размышления у меня были только секунды. Что ж, я знал ответ.

Если говорить о моих вещах, а не о важных персонажах типа поросенка Хрюхрика (дочке было четыре года), то на необитаемый остров я тогда взял одну книгу — Гумилева в крошечном карманном издании «Огонька». Взял комплект трубок, но забыл табак. И начатую бутылку очень-очень хорошего виски, который, конечно, не должен был достаться врагу или рейнджерам. Из музыки, из всей обширной коллекции кассет — не успел схватить ничего, но одна из кассет лежала в машине.

Тот, кто написал эту музыку, тогда еще не был великим музыкантом. Он еще не создал «Мандалу», или треки к фильму «Heaven & Earth», или «Thinking of You». Но он уже был вполне знаменит, и его кассеты у меня имелись все до единой.

Включая ту, что оставалась в машине.

Китаро. «Light of the Spirit».

«Свет духа».

Лейтенант поинтересовался номером моей квартиры (12-D, сообщил ему я) и пообещал, что его гвардейцы не пошевелят там даже спички. Быстро поговорил по рации и махнул пятнистой рукой:

— Пошел! Пошел!

Ничего похожего на дипломатические гонки тут не было. Семья улеглась на заднее сиденье, Хрюхрика подняли повыше, как знамя, я зажег внутри машины полный свет, чтобы всем было видно, кто и что внутри, повесил на зеркальце свою карточку с крупными буквами «пресса», зажег аварийные мигалки. Медленно, очень медленно выехал — какие сейчас могут быть правила и разметка? — наискосок, на широкий, пустой и темный перекресток. Выдержал паузу в полторы секунды: пусть посмотрят. Увидел слева наглухо закрытую баррикаду на въезде в Форбс-парк. Проехал четыреста метров до поворота на Дасмариньяс.

На перекрестке лежал мальчик — из тех самых, торговцев сигаретами и жасмином, вокруг его головы в бейсболке расплывалась черная лужа. Повернул налево в открытый вход Дасмариньяс. Охрана там была, но меня никто не остановил.