Читать книгу "Черная бабочка - Людмила Петрушевская"

Он иногда проговаривался, что в горячке видит невыносимые вещи.

Габи продала дом, купила двухкомнатную квартиру, на разницу жила и пила некоторое время.

Потом и ее пришлось поменять на меньшую.

Уже в четвертой по счету квартирке находясь, совсем крошечной, Габи готовилась к самому страшному, ибо денег оставалось мало, продать эту и что? Выхода явно не было.

В прямом смысле слова она не выходила из дома, отсюда возникла у бедной дочери идея подарить щенка.

Но как это существо умело управлять чисто физическими законами — казалось, что и звезды должны подчиниться и остановиться, если Габи очень захочет.

Звезды остановились.

Дочь все звонила до ночи и ночью, телефон не отвечал.

Утром взломали дверь, Габи, как оказалось, была мертва с вечера, то есть почти сразу после того как она высунула дрожащего щенка дочери и хлопнула из последних сил дверью.

Там, в коридоре, возле ящиков она и лежала, отойдя на несколько шагов.

В ящиках среди мусора и рваных писем лежали стопкой чистенькие, глаженые, любовно сложенные ветхие мужские рубашки, чей-то пиджак, книги по физике и математике, одна с фамилией; бац! Это были книги отца, его фотографии и его одежда — и яростно порванные в клочки его письма из зоны…

Дочь попыталась сложить некоторые конверты — да, там стояла фамилия мамы и обратный адрес в виде цифр и букв, с той же фамилией, с инициалами отца.

Картонные ящики явно были приготовлены для выноса — Габи собиралась их выкинуть сама, весь свой архив, да не успела.

Как же она кочевала с квартиры на квартиру, волоча этот груз за собой? Зачем он был ей нужен? Когда она порвала отцовские письма? Неужели вчера?

Жалкий след безумной, незакончившейся любви, клочки и обрывки — все это лежало теперь в беззащитно зияющих ящиках.

Дочь все тут же повыбрасывала, не оставила себе ничего: подумала, что и самой придется уходить, кому это нужно будет, детям, если они родятся, ничего не передашь, надежд на замужество ноль, одни собаки в жизни.

Да и каким детям интересна история любви дедушек-бабушек?

Две великие личности, игроки, карточный шулер и красавица венгерка, всё исчерпали, видимо, в своем поколении и произвели на свет девочку, упорную в своем одиночестве, не согласную ни с кем, не желающую улучшать свою жизнь.

Единственное, что у нее имелось, это была любовь к умершим родителям, но все это как бы выворачивалось назад, в прошлое.

Там была жизнь.

В настоящем только мысли, только собаки и никакой любви: стоп, ветвь кончилась, хватит обид длиной в жизнь. Стоп.

Пляска смерти

Речь пойдет о бедной еврейской девушке, которая теперь бродит как тень абсолютно одна, дитя великого переселения народов, дитя краха и разгрома великой страшной родины, ибо одно дело сокрушить и разгромить советское чудовище, что и было сделано, а другое дело, что под обломками обязательно умрут невинные существа.

Нежная, не совсем юная, уже тридцатилетняя женщина по имени Эсфирь, или Лия, или Ревекка, родители звали ее Заяц, к описываемому времени покинула свою родину, волшебный городок Урхану, чудо света, и была кандидат биологических наук в Москве.

От родителей из Урханы шли панические письма, местный народ стронулся с разума, их не оставляют в покое, урханских евреев гонят. Многие свои уже уехали, кто заранее все почувствовал, и старики говорили, цадики, что свет кончается.

Пока толковали аборигенам, что любим свою родину, что мы здесь коренные, мы здесь пятьсот лет, свои могилы невозможно оставить, многие тут издавна врачи, учителя, вас же лечили и воспитывали с детских садов начиная, не убивайте!

Поубивали.

Они и друг друга-то стали казнить, не то что чужих.

Надо уезжать, но куда, теперь уже продать квартиру невозможно, продать имущество невозможно, только за копейки, а нужен контейнер для вещей, деньги на билеты на поезд, самолет нам не осилить, пришли денежный перевод! Придется всё бросать. Тут многие всё бросили и уехали, едем и мы. Трупы на улицах!

Заяц же сидела в лаборатории и работала, получала немного, такие времена, и нашла себе друзей в Москве, вместе ходили по выставкам, в театр, Зайца опекали, это было милое, нежное существо с большими глазками, тихое, скромное, не без юмористического отношения к жизни.

Есть люди, которых все любят, и Заяц была такая.

Но гром грянул и тут, сюда тоже пришли новые времена, в институте перестали платить, рухнувшее государство не желало верить в разум, воцарились недальновидные воры, а вор с подозрением относится к тому, чего не понимает.

Поэтому науки обнищали и тронулись на заработки за рубеж, туда, где с радостью купят ум и используют его в своих целях, выкачают, высосут все ваши ноу-хау, возьмут самое ценное, а дальше уже как желаешь. Потому что спустя три года могут сказать: контракт закончен, всё. А как же дети — уже в школу тут ходят, а жена нашла здесь работу? Всё, всё, рассылайте свои резюме по другим институтам…

Но кто-то слал победные письма, прочно обосновавшись, и весь институт, где работала Заяц, начал лихорадочно собираться.

Первые уехавшие собрали скорый урожай, купили машины, получили те самые трехгодичные контракты, смотрели московское телевидение и ужасались нищете населения, военным дуростям и терактам — и в письмах сквозила жалость, больше похожая на чувство превосходства.

С другой стороны, родители писали из Урханы о зверствах, о насилии, о найденных трупах, об увольнениях и о том, как пустеют кварталы.

Родители хотели приехать, мама и отчим, которого Заяц терпеть не могла — крикливый, нетерпеливый, бестактный обвинитель, зубной техник, ниже мамы на уровень, зачем она за него вышла? Отчим был маленький и жирный, он каждое сказанное Зайцем слово хитро преувеличивал и преподносил жене в виде оскорбления.

Заяц осторожно и аккуратно писала, что снимает сама комнату в коммуналке и почти не получает денег, но отчим отвечал по телефону «да, она согласна жить и в голоде и в общей комнате, твоя мать, если ты не хочешь ее смерти».

Заяц тогда, обливаясь слезами, стала искать выход из положения, как его будет искать каждый придавленный обстоятельствами человек.

Она рассказывала своим близким подругам, в том числе и одной Зосе, об ужасном положении мамы, о том, что в институте совсем перестали давать даже ту нищую зарплату какая полагается, директор прокручивает их деньги в банке, это было модное слово, «прокручивать», то есть класть сумму в банки под бешеные проценты на короткий срок. Руководство это практиковало, и все увеличивался срок прокрутки денег.

Подруга Зося, испуганная, предложила Зайцу жить у нее.

Пожилая Зося похоронила мать, дядю и тетку, это была вереница гробов, повымерло все предыдущее поколение, ее квартира опустела.