Читать книгу "Женщины Никто - Маша Царева"

Конечно, Наташу эту можно было только пожалеть. Но Поля ничего не могла с собою поделать, и куда подевалась ее мудрость, холодность и рассудительность, всех своих соперниц она ненавидела по‑самочьи, по‑сучьи, горячо.

Сколько их еще будет впереди — прожженных и наивных, влюбленных и надеющихся получить дорогой подарок, умных эстеток с томиком Гегеля под мышкой и барбиобразных идиоток со жвачкой во рту, красоток и простушек — всех, кому он щедро дарил свое семя, а Полина искала улики и страдала.

Страдала, как школьница, в тридцать пять‑то лет.

А потом все кончилось, а она так и не оправилась, не выздоровела.

Полина застряла между московскими социальными мирами, как незадачливый межгалактический путешественник, и не могла себе позволить того же, что и другие.

Еще не расставшись с фантазией стать законной второй половиной кого‑нибудь из общеизвестных «намбер уан», она строго стерегла репутацию. Хотя иногда ей хотелось послать все к растакой‑то матери и беззаботно поплыть по эфирным волнам ни к чему не обязывающего секса. Вкушать пахнущую латексом и шампанским страсть‑на‑час. Этот гимн самой природе человека, торжество спонтанной страсти. Сама собою собравшаяся гормональная головоломка, самое прекрасное, что может быть на свете. Путаешь желание прикоснуться к его руке с любовью, и вдруг ни с того ни с сего хочется узнать, как пахнет ямочка у его ключицы и каково это, если в объятиях тебя сожмет такой, как он.

Несмотря на все Полины потуги, с каждым годом скидка на нее увеличивалась, как на устаревшую модель, и она это понимала. Женская красота обесценивается быстрее мобильных телефонов «Моторола» — еще вчера иметь такой считалось престижным, а теперь он позвякивает в кармане у каждой среднестатистической секретарши.

Так забавно. Иногда она перехватывала взгляд какой‑нибудь бодрой студенточки, спешащей навстречу. Стеганый пуховичок из «Зары», дешевая шапочка из ангоры, накрашенные синей тушью ресницы и — апофеоз моветона — бархатная резинка в волосах. И она тоже посмотрит на Полю — белое норковое пальто, сапожки без утеплителя (а зачем утепляться, если есть машина с водителем?), легкий загар, салонная укладка, гладкое личико. И на секунду промелькнет в ее взгляде облачко невольной зависти. Но она и не подозревает, что Полина тоже отчасти завидует ей. Ее юности, независимости, непредсказуемости ее будущего.

Только вот жалеть себя Полина никому не позволяла. Да, она несвободна, и будущее ее окутано ледяной мглою, и если в самое ближайшее время жизнь ее кардинальным образом не изменится, то надо заранее, пока позволяют средства, скупить все антидепрессанты этого жестокого города, потому что такие, как Полина Переведенцева, ничем хорошим, как правило, не заканчивают.

Или повеситься на шелковых колготках.

Новая домработница Анюта утром войдет, а Поля — опля! — безмятежно покачивается на свежем ветру и синевой вывалившегося языка может посоперничать с собакой породы чау‑чау.

Зато у нее был закат в Буэнос‑Айресе — теплый красный закат, которым она любовалась с белоснежной веранды любимого кафе, где подавали сочащиеся кровью стейки и драгоценное темное вино. У нее была субботняя сутолока Рима, которую она могла в любой момент вызвать, словно джинна из бутылки. У нее был сумасшедший Токио и белоснежные пляжи Мадагаскара. И за последние пятнадцать лет она ни разу не спустилась в метро. И один мужчина, Роберт, фотографии которого порваны в клочья и отправлены в бурлящее жерло унитаза, смотрел на нее так, что даже от воспоминаний об этом взгляде у нее мурашки по коже. Полин капитал заархивирован в ее голове, и в любой момент она могла перевести его в ностальгические условные единицы.

Она пыталась.

Честно. Долго. Тщетно.

Она сделала все, что положено сделать женщине, которая хочет кого‑то забыть. Много пила, мало спала, много путешествовала, мало думала, много читала, мало ела. Пыталась и наоборот — завязала с алкоголем, подсела на снотворное, неделями не выходила из дома, объедалась до тошноты, целыми днями рефлексировала, не читала ничего, кроме инструкции к маске для волос.

Пыталась заполнить жизнь новыми впечатлениями, какими угодно, лишь бы вытеснить из головы то самое.

Ничего.

Ничего.

Сплошное одиночество, замаскированное под журнальную картинку. Ее, блин, красивая светская жизнь.

Полину пригласили на свадьбу, и все воскресенье она проторчала в знаменитом магазине фарфора на «Китай‑городе», выбирая традиционный для такого мероприятия солидный сервиз.

Хотя, возможно, следовало соригинальничать, потому что сама свадьба обещала обернуться сюрреалистическим действом. Жениха звали Анатолий, а невесту… тоже Анатолий, но дабы избежать путаницы все называли его Толиком. Собственно, само бракосочетание состоялось в свободолюбивом Амстердаме. Банкетный же зал ресторана «Прага» был арендован, чтобы окончательно добить полторы сотни и без того смущенных гостей.

Мама Анатолия плакала в батистовый платочек. Папа Толика сидел в углу, мрачнее грозовой тучи и пил одну стопку рябиновой настойки за другой, словно ягодной горечью хотел еще больше усугубить концентрированную внутреннюю черноту.

Анатолий был солидным пузаном из банковских кругов. Он деликатно потел в костюме «Brioni», с видом знатока смаковал на кончике языка послевкусие выдержанного камамбера, вертел в загорелых пальцах доминиканскую сигару и выглядел довольным, как Будда.

Толику было двадцать четыре года и он приехал в Москву из Саранска, где играл Гамлета в мелкой театральной студии, копил на приличные джинсы с трехрублевой зарплаты и видел во сне красную ковровую дорожку и страстное совокупление с Анжелиной Джоли. Или, на худой конец, с Брэдом Питтом, ибо Толик наш был, что называется, двустволкой. Совращенный заезжим хиппи в возрасте пятнадцати лет, он научился чередовать сладость проникновения с благодатью принятия. Он мог быть и морем, и кораблем, и сам давно забыл, что ему нравится больше.

В Москве он благополучно поступил в кабаре трансвеститов, обзавелся накладными ресницами, эпилятором «Braun» и сценическим псевдонимом Горячая Гея.

Нежный мальчик с пушком на руках, проступающими сквозь белую кожу ребрышками и ясным, немного овечьим взглядом светло‑голубых глаз. И ведь это был брак не по расчету. Нет, оба Анатолия с нежностью смотрели друг на друга, и в электрическом поле их нарастающей страсти Полине становилось немного не по себе.

Может быть, все дело в пресыщенности? Может быть, ее наказывают за беспринципное потакание модным веяниям, за то, что ее давно ничем не удивишь, за то, что такие, как она, готовы принять все, что угодно, и никаких моральных принципов у них нет?

Обо всем этом она думала, пока ее «БМВ» плавно лавировал в потоке Садового кольца.

Полина работала ведущей программы «Музыка on‑line» почти бесплатно. Руководство телеканала почему‑то посчитало, что деньги такой, как Полина Переведенцева, не нужны, с нее хватит статуса. А она с самого начала как‑то не решилась возразить, а потом уже было неудобно. Да и положа руку на сердце, даже если бы ее гонорары и вовсе отменили, она все равно каждую неделю продолжала бы приезжать в крошечную студию в телецентре «Останкино». Территорию молодости и энергии.