Читать книгу "Смрт - Эдуард Лимонов"

Сербы сочиняют об их восточной чудовищной лени и такой же чудовищной храбрости анекдоты. Однако черногорцам не откажешь в расчетливости. Они избегли участи своих братьев сербов, которых за непокорность выбомбили самолеты европейцев и американцев. Черногорцев ожидала бы такая же участь, если бы они попытались удержать за собой Дубровник. Сейчас они и вовсе сочли нужным отделиться от братьев-сербов в Сербии. Интересно, что черногорцы в Сербии традиционно занимают руководящие должности. Они словно родились для того, чтобы быть руководителями.

Мы въехали в тихое, сонное, подернутое дымком Цетинье. Пахло навозом, даже молоком, домашними животными — одним словом, горной деревней. Движение по улицам было минимальное. Цетинье так резко контрастировало с барачной албанской Подгорицей! Казалось, да и было средневековой столицей небольшого сказочного рыцарского государства. Мы проехали ко дворцу владыки Черногории. Сложенный из красного кирпича, был ли он и дворцом теократических правителей Негошей в прежние времена? Сие осталось мне неведомым, так как мои разбойники сделались молчаливы, усиленно крестились прямо на большом заброшенном паркинге, падали ниц. Мы были единственными посетителями. На паркинге стоял лишь старенький хозяйственный автомобиль.

В приемной владыки пахло теплым воском свечей и печным жаром. Разбойники встали по стенам и начали переживать. Многие из них вспотели, я видел. А ведь была зима и стояла минусовая температура! Когда вышел владыка, тот самый священнослужитель, который летел со мной в самолете, тонкий и стройный, в черной рясе и шапочке, простой и бледный, у разбойников наступил катарсис. На глазах нескольких появились слезы. Владыка подошел ко мне и дал мне руку. Я не знал, что делать с рукой владыки, и дружески пожал ее сверху, поскольку он подал мне комок руки, а не пятерню. Глаза тех из разбойников, кто оказался за спиной владыки, преисполнились ужасом. Но владыка вышел из положения. Он положил на мою руку свою вторую и таким образом оказался на высоте положения. Он перекрестил меня.

Потом к руке владыки по очереди подошли разбойники. И все поцеловали ему руку. А он перекрестил их. Затем вошел служка, а может быть, дьякон, и принес нам на подносе серебряные стаканчики со сливовицей. Сербские священники проще, человечнее и симпатичнее русских. Они владеют искусством выигрышного жеста. Их вера страдала дольше русской, потому они не принимают ханжества. Мы выпили свои рюмки и скромно поставили их.

Владыка заговорил со мной по-русски, так как он знает свободно четыре языка, кроме родного. Я был осведомлен о его репутации националиста и о том, что у него много врагов. Владыка был осведомлен о моей репутации, о том, что я вошел в Вуковар с освободившими его частями. Мы дружески побеседовали. Я заверил его в том, что в России есть люди, готовые помочь Сербии, что я не разделяю курс официальной РФ — предательский по отношению к Сербии.

— Мы всегда были вашими самыми верными друзьями, — сказал владыка грустно. — А вы всегда предпочитали болгар, которые предпочитали германцев и турок.

Владыка подарил мне кипарисовый крест, из которого сочилась сладкая кипарисовая смола.

Владыка попросил открыть для меня мощи святого Петра Негоша, и мы попрощались. В этот раз я поцеловал руку владыке. Разбойники, поцеловав руку, пятились задом и задом же покидали приемную, выпрямляясь только в коридоре.

Нам открыли склеп и в склепе открыли гроб. Позднее мне сказали, что этой чести не удостаивались и главы государств. В гробу в красной с золотыми шнурами мантии лежал длинный скелет. Кожа на черепе сохранилась. Рук не было видно, они были прикрыты.

— Здесь очень сухой воздух, — сказал старый служитель. — К тому же святые не разлагаются. — Он был серьезен, также как и я.

Усевшись в автомобили, они опять стали разбойниками. Мы доехали до первой попавшейся харчевни у дороги. Там мои спутники мгновенно напились и пытались побить нескольких албанцев, которые на них не так смотрели.

Вскоре я улетел в Белград, а оттуда в Париж. А из Парижа в Москву. На Конгресс патриотов.

Воевода

Я думаю, я сноб. Я перестал участвовать в сербских делах и бывать на Балканах, как только в Сербию зачастили делегации русских патриотов. Они очнулись поздно, году в 1994-м. Почему они безмятежно спали до этого, мне неведомо. Толстокожие? Плешивые отставные генералы и демагоги-депутаты потянулись в Сербию. Они грязнили и опошляли в моих глазах образ героической земли, где героические люди, простые крестьянские Ахиллы и Патроклы, насмерть бились за свои горы, за свои сады и тени дубовых рощ. Генералы и депутаты из Московии профанировали Сербию своими башмаками, туловищами, плевками, сопением, водочной отрыжкой и словарем. А когда еще туда потянулись наглые жириновцы… О! Мне стало совсем противно.

Русские, как и американцы, в большом числе невыносимы вне своих границ. Бесцеремонные, шумные, тяжелые, неуклюжие, они закабаляют пространство. Когда стали ездить одна за одной делегации, когда все прибывающие стали бить себя в грудь и клясться православием и дружбой славянских народов, я тихо встал из заднего ряда, взял свою кепку, купленную в универмаге Титовграда, взял свои пистолет и синюю сумку и вышел. Пусть без меня.

Одинокий воин, я вложил свою лепту, сделал все, что в моих силах. Празднества ханжества пусть совершаются без меня.

Но это случилось после трех лет моего соучастия в судьбе сербов, в 1993-м. В начале 1992-го, после первой моей войны в Славонии и поездки в Черногорию, которая расширила мою личную биографию и историю, но была второстепенна, поскольку первостепенно лишь то, что приводит к смерти, я метался в Белграде, тоскуя и бредя во сне войной. Я ходил к Дунаю, брошенному, как голубая офицерская шинель, к белградскому укрепленному замку, бродил по центру города, по улице князя Михаила, вглядывался в позеленевшие с белой окалиной бронзовые скульптуры воителей, королей и президентов. В этих бесцельных по сути своей блужданиях меня иногда сопровождали мои белградские знакомые. Часто это бывала переводчица моих книг и статей Радмила Мохович.

Как-то вместе с ней я оказался у отеля «Славия». Это стеклянный куб в стиле советских гостиниц 60-х годов. Мне привелось жить в отеле «Славия» в 1989 году. Тогда я впервые попал в Сербию. Я был приглашен в числе шестидесяти иностранных писателей на ежегодную октябрьскую встречу писателей. Тема встречи была: «Поражение в истории и литературе». Интересно, что я тогда был приглашен в Югославию. А с Радмилой мы пришли к отелю «Славия» уже после поражения, в государстве, называемом уже Сербия. Поражение чувствовалось уже даже только потому, что в «Славии» сейчас жили не писатели, но беженцы. Беженцы толпами стояли у отеля. Мы вошли в глубь живого коллектива беженцев. Радмила — крестьянская дочь — отличалась хорошим инстинктом общения. Она одинаково непринужденно могла говорить и с министрами, и с крестьянами.

Вцепившись в старуху на костылях, с отекшими ногами, Радмила, не спрашиваясь меня, завела разговор.

— Старая женщина, вы откуда бежали? Я Радмила Мохович, переводчик русского «писца», — указала она на меня.