Читать книгу "Жила-была одна семья - Лариса Райт"

«И это все? Да что с ней, в самом деле, стряслось?»

— Ир, скажи хоть что-нибудь!

— Съезди на Памуккале, — короткий ответ, а за ним короткие гудки. И больше ничего. Ничего и никого, за исключением совершенно растерянной женщины, застывшей посреди комнаты с телефонной трубкой в руке.

10

Человек сидел перед компьютером. И в последний раз перечитывал послание, которое ему удалось сочинить за битых два часа:

Она была здесь. Зачем? Она не простила. Почему? Она ненавидит меня. За что? Когда-нибудь она поймет. Когда?

Он дал команду «Отправить» и встал из-за стола. Жена уже два раза звала ужинать. Сегодня к ним приехал сын — редкий гость теперь в родительском доме. С тех пор как стал студентом, мама и папа остались для него в прошлой жизни. Обидно? С одной стороны, очень, а с другой… Человек привык к тому, что его предпочитали оставлять в прошлой жизни.

11

Ира давно уже не делала различий между прошлым и настоящим. Прошлое превратилось в реальность, захватив в вечное пользование все остальные времена. Она ничего не планировала, не загадывала и не стремилась заглянуть за поворот в бессмысленной надежде на перемену своей судьбы.

«Я фаталистка», — любила она повторять везде, где вставал вопрос о выборе человеком того или иного пути. Ей казалось, что она никогда ничего не выбирала, за нее все сделал кто-то другой, невидимый и неосязаемый, чье влияние было невозможно ни оспорить, ни преодолеть.

Не было ничего проще, чем плыть по течению, безропотно подчиняться ходу событий и всегда делать то, что от тебя требуется: надо было улыбаться — улыбалась, следовало погрустить — грустила, спорить — спорила, соглашаться — соглашалась, как будто кто-то управлял ее действиями, переключал скорости, не давал остановиться и подумать, понять, оценить. Если она чувствовала, что необходимо уступить, — уступала, казалось верным говорить — говорила, считала лучшим молчать — молчала, а если знала, что надо соврать, — врала. И если раньше вранье мешало жить, не давало спать по ночам и мучило, то в последние годы оно превратилось в настолько неотъемлемую часть жизни, что она попросту перестала его замечать. Слишком часто приходилось сочинять небылицы, и она настолько привыкла фантазировать, что делала это даже тогда, когда не было необходимости.

Вот и теперь. Вместо того чтобы честно признаться главному редактору: да, не позвонила и не пригласила автора проверить готовую к выходу статью, забыла, наплела какую-то ахинею о неправильном номере телефона. И чего добилась? Начальница решила позвонить сама, конечно же, дозвонилась, посмотрела с укором, пробормотала что-то вроде: «Если бы не двадцать лет безупречной работы» и демонстративно вышла из кабинета. Ну конечно, кроме галочек, палочек, тире и двоеточий, редакторам больше ничего доверить нельзя. Все остальное приходится делать самой. Ира с тоской посмотрела вслед этой не слишком ухоженной и давно не молодой женщине и почему-то неожиданно для себя позавидовала ей: она — начальница и может себе позволить делать что хочет, говорить что думает, ей не от кого скрываться, не перед кем оправдываться и не за кем ухаживать, кроме сиамского кота и шотландской овчарки. У начальницы не было семьи, и Ире иногда хотелось оказаться на какое-то время на месте человека, все заботы и интересы которого сводятся к вовремя сданной верстке, сверке, подписанному сигналу и количеству корма в пластиковых мисках питомцев.

Она оторвала взгляд от захлопнувшейся двери, попыталась вернуться к работе, сосредоточиться на пятнадцати страницах, посвященных изучению влияния уменьшительных суффиксов на формирование лексического состава языка, но филология сегодня определенно не хотела обращать на себя Ирино внимание. Она бесцельно водила карандашом по одной и той же строчке и витала в облаках.

— Миронова! — окликнула ее вернувшаяся начальница.

Ира вздрогнула. Манера называть по фамилии людей, с которыми проработала много лет, ее раздражала. Был в этом какой-то пережиток прошлого, не самый лучший элемент, перенятый из старой советской школы, в которой ученики почему-то лишались имен. Наверное, главному редактору было удобно считать подчиненных лоботрясами-учениками, особенно когда те, и сегодня с этим не поспоришь, и являлись таковыми.

— Да?

— Ты ведь в центре живешь?

Ира кивнула.

— Не в службу, а в дружбу, завези автору. — Начальница протянула ей папку. — У нее то ли подагра, то ли мигрень, короче, что бы то ни было, необходимо, чтобы Луиза Карловна это подписала. Знаешь ведь, если гора не идет к Магомету…

Ира молчала в нерешительности.

— Курьер только послезавтра будет, а ведомости надо завтра сдать. Ведь не получит Луиза авторские, расстроится — писать перестанет. Если об авторах не заботиться, переведутся авторы. А без авторов мы с тобой кто? Никто.

Ире хотелось сказать, что и без авторов она осталась бы Ириной Мироновой, сорокалетней замужней женщиной, имеющей двух детей и одного любовника, но вместо этого лишь кивнула. Ведь надо было соглашаться, и она согласилась.

— А где она живет, Луиза эта?

— Карловна, — поправила главный редактор, насупившись. Имена и отчества авторов сотрудникам полагалось знать назубок, даже если с этим конкретным автором лично ты никогда не работала. — Я же сказала: в центре. Вот тут написано.

Ира послушно прочитала: «Большой Каретный, дом 8»… Большой Каретный? Центр, конечно, с этим не поспоришь, но до дома оттуда пешком никак не дойдешь. Что поделать? Главному редактору полагалось знать адреса авторов, а не сотрудников.

— Может, я тогда уже пойду?

— Иди, — милостиво разрешили ей.

Что ж, для тех, кто еще пытался доказывать Ирине, что работу необходимо менять раз в пять лет, у нее всегда находился один неизменный, но очень весомый аргумент: где еще найти службу с двумя присутственными днями в неделю, которые начинаются не раньше одиннадцати и заканчиваются не позже пяти? А если хочешь уйти в четыре, ну что же, тебе скажут «иди», даже не взглянув при этом на часы. В конце концов, для сорокалетней замужней женщины, имеющей двух детей и одного любовника, лучшего графика и придумать нельзя.

Луиза Карловна страдала артритом, бронхитом, еще каким-то «…итом» и свойственным многим пожилым одиноким людям желанием пообщаться. Ира была почти насильно втянута в кухню, усажена за стол и напоена чаем с домашним вареньем. И если в первые минуты встречи она думала только о том, как бы поскорее избавиться от докучливой хозяйки тем самым вежливым способом, что не приведет журнал к потере автора, то уже через пятнадцать минут ей почему-то захотелось другого: оставаться на этом жестком деревянном табурете без спинки как можно дольше и слушать, слушать, слушать. Слова, фразы, предложения, которые брала Луиза Карловна неизвестно откуда и осторожно двигала к Ире своим простуженным голосом, казались одновременно и страшными, и поразительными, и нереальными, хотя существовали на самом деле. Ире казалось, что она уснула. Она даже, словно ребенок, украдкой под столом больно ущипнула себя за ногу. Нет, она не спала, сидела на кухне у незнакомой женщины и наблюдала, как та смотрит как-то сквозь нее, будто просвечивает.