Читать книгу "Монах - Антонен Арто"

— Ах, Агнес, Агнес, — воскликнул он, думая о своем затруднительном положении, — уже сейчас я чувствую на себе последствия твоего проклятия!

Он вышел из кельи, полный решимости отослать лже-Розарио. Во время заутрени его мысли были далеко, и как только служба закончилась, он спустился в сад и направился туда, где накануне вечером он сделал такое тяжкое для себя открытие истинной природы Розарио; он не сомневался, что Матильда придет туда для встречи с ним, и не ошибся: вскоре она вошла в приют и робко приблизилась к монаху. Оказавшись рядом, она попыталась что-то сказать, но настоятель, который за это время собрал всю свою решимость, поспешил заговорить первым. Не зная, как это может на него повлиять, он опасался соблазнительного звука ее голоса.

— Сядьте рядом, Матильда, — сказал он твердо, избегая, однако, излишней суровости. — Терпеливо выслушайте меня и поверьте, что во всем, что я вам сейчас скажу, я руководствуюсь скорее вашими интересами, чем своими, что по отношению к вам я испытываю самую нежную дружбу, самое искреннее сочувствие, и что ваше горе не может быть острее, чем мое собственное, когда я вынужден вам объявить, что мы не должны видеться впредь.

— Амбросио! — вскричала она голосом, в котором звучали одновременно боль и ужас.

— Успокойтесь, мой друг, мой Розарио; позвольте мне еще раз назвать вас этим дорогим именем. Я чувствую, что не в состоянии быть к вам равнодушным, и даже само это мое признание заставляет меня настаивать на вашем отъезде. Матильда, вы не должны здесь дольше оставаться.

— Кому же теперь верить? Отец мой, я надеялась, что вера и честность живут здесь, я верила, что ваша душа — ее алтарь, но и вы, о Боже, тоже коварны и способны меня предать!

— Матильда!

— Да, отец мой, да, это так. Упреки ваши справедливы, но где же ваши обещания? Срок моего послушничества еще не закончен, а вы уже хотите прогнать меня из монастыря! Хватит ли у вас духу для этого и не поклялись ли вы торжественно в обратном?

— Я не хотел бы силой заставлять вас уехать из монастыря, и я действительно дал вам клятву, но ведь я взываю к вашему благородству, когда показываю вам все те затруднения, которые вызовет ваше присутствие здесь. Неужели вы не освободите меня от этой клятвы? Пока сердце мое свободно, я расстанусь с вами с сожалением, но без отчаяния; вы останетесь — и я пожертвую ради вас своей честью, а если я стану вам противиться, огонь моих неутоленных желаний приведет меня к безумию. Если я уступлю искушению — в один миг ради преступного наслаждения я потеряю свою репутацию в этом мире и спасение в другом. Именно к вам я обращаюсь, чтобы защититься от самого себя. Не дайте мне потерять награду за тридцать лет страданий, не дайте мне стать жертвой угрызений совести. Если я и вправду вам дорог, избавьте меня от этой муки, верните мне мою клятву, бегите из этих стен. Вы уезжаете — и с вами мои самые горячие молитвы за ваше счастье. Вы остаетесь — и становитесь для меня источником опасности, страданий, отчаяния.

Она молчала.

— Вы не хотите говорить со мной, Матильда, — вы не скажете мне, каков ваш выбор?

— О жестокий, жестокий, — воскликнула она, горестно заламывая руки, — вы слишком хорошо знаете, что выбора вы мне не оставляете и что у меня нет своей воли!

— Я не ошибся; благородство Матильды достойно моих надежд.

— Да, я докажу вам искренность моей нежности к вам и подчинюсь приговору, разрывающему мне сердце. Возьмите назад клятву. Сегодня же я покину монастырь. Но скажите, отец мой, неужели вы никогда не вспомните обо мне, когда меня не будет рядом? Может быть, хоть когда-нибудь ваша мысль отвлечется от божественных размышлений, чтобы обратиться ко мне?

— Ах, Матильда, боюсь, не слишком ли часто для моего спокойствия я буду думать о вас!

— Тогда мне нечего больше желать, разве только чтобы мы встретились на небесах. Прощайте, друг мой, мой Амбросио! Было бы утешением для меня унести с собой какой-нибудь залог вашей привязанности.

— Что же вам подарить?

— Безделицу; теперь это уже неважно. Ну вот, хотя бы один из этих цветов. — И она указала на розовый куст, растущий у входа в грот. — Я спрячу его на груди, а когда я умру, монахини найдут его сухие лепестки у моего сердца.

Амбросио был не в состоянии отвечать; медленно вышел он из грота, подошел к кусту и остановился, чтобы сорвать розу. Внезапно он пронзительно вскрикнул и, поспешно возвращаясь, уронил сорванный цветок на землю.

Услышав крик, Матильда рванулась к нему.

— Что случилось? — закричала она. — Ради самого неба, ответьте мне, что произошло?

— Я погиб, — ответил он слабеющим голосом, — там, среди роз, прятался… прятался змей!

Вскоре боль от укуса так усилилась, что сознание покинуло его, и он упал без чувств в объятия Матильды. Отчаяние ее не знало границ. Она рвала на себе волосы и звала на помощь монахов. Встревоженные ее криками, святые братья прибежали и отнесли настоятеля в монастырь. Его уложили в постель, и монах, который теперь исполнял обязанности врачевателя, стал осматривать рану Амбросио. Тем временем рука Амбросио страшно быстро стала распухать. Лекарства, которые ему тут же дали, вернули ему жизнь, но не вернули сознания. У него начался бред, судороги, на губах выступила пена, и четверо самых сильных монахов еле-еле удерживали его в постели. Отец Паблос надрезал рану; когда он вынул ланцет, его кончик был зеленоватым. Он грустно покачал головой и отошел от изголовья.

— Этого я и боялся, — сказал он. — Надежды больше нет.

При этих словах отчаяние лже-Розарио, казалось, еще усилилось, и стоны, которые то и дело вырывались из его груди, выдавали в полной мере силу его страданий.

— Вы сказали, нет надежды, — вскричали монахи в один голос, — нет надежды!

— По быстроте осложнений я заподозрил, что настоятель был укушен тысяченожкой[4]. Яд, который вы видите на ланцете, подтверждает мою мысль. Он проживет не более трех дней.

— Разве нельзя найти какого-нибудь снадобья? — воскликнул рядом с ним Розарио.

— Чтобы спасти его, нужно было бы удалить яд, но как это сделать, мне совершенно неизвестно. Все, что я могу, это приложить травы к ране, чтобы уменьшить боль. Больной придет в сознание, но яд отравит его кровь, и через три дня его не будет!

Сказав эти слова, он забинтовал рану и удалился вместе с прочими. Розарио остался один в келье. По его просьбе настоятель был доверен его заботам. А Амбросио, изнуренный неистовством сотрясавших его конвульсий, погрузился в глубокий сон. Он был так разбит усталостью, что едва подавал признаки жизни. Он оставался еще в этом состоянии, когда монахи пришли осведомиться, нет ли каких-нибудь изменений. Паблос снял бинт больше из любопытства, чем в надежде увидеть какие-нибудь благоприятные симптомы. Каково же было его удивление, когда он увидел, что опухоль совершенно спала. Он еще раз надрезал рану; ланцет остался чистым; никаких следов яда; и если бы не след от укуса, который был еще заметен, Паблос стал бы сомневаться, была ли рана вообще.