Читать книгу "Кентавр VS Сатир - Андрей Дитцель"

Сокрушительным ударом для Гоши, однако, стал провал вступительных экзаменов в универ и поспешное бегство от армии в институт железнодорожного транспорта, куда отличников брали без экзаменов.

Девочка с пухлой ручкой связалась с каким-то старшекурсником, и Гоша решил, что это обстоятельство должно обновить нашу старую дружбу. Ведь мы оба познали горечь разочарования в женщине. Я не спешил разубеждать его. Наши эзотерические беседы продолжались. Постепенно и без того укороченное имя моего приятеля размякло, как кусок булки в чашке с молоком, и я всё чаще называл его не Георгием и не Гошей, а Гошечкой. Это очень ему шло. Свободолюбивый дух Гошечки и железнодорожный транспорт были излюбленными темами моих поэтических сочинений.

Суровый взгляд из-под очков,

ланиты цвета кабачков.

Печален в мудрости своей

и одинок в кругу людей.

Однажды в два часа ночи дома у моих родителей раздалась трель звонка — даже не трель, а несколько протяжных пулемётных очередей — и отчаянный стук, как будто кто-то оказался в беде. Отец оттеснил меня и сам открыл дверь. На коврике стоял запыхавшийся и до нитки промокший Гошечка. «Вы не поверите, что стряслось!!!» — «Подожди, переоденься, я сделаю тебе чай, и ты обо всём спокойно расскажешь…» Но нетерпение, видимо, было велико, и Гошечка сбивчиво начал прямо с порога… Оказывается, пухлая девочка залетела — а, спрашивается, разве можно залетать на первом курсе? — он узнал это от общей подруги. Никто не знает, женится ли на ней этот тип. Поэтому Гошечка готов признать ребенка своим и жениться на ней сам. Он сделал бы предложение прямо сегодня вечером, но её подъезд был закрыт, и Гоша простоял несколько часов на улице. А теперь не может вернуться к себе домой. Транспорт не ходит.

«Вопрос довольно деликатный, и я советую тебе выдержать паузу. Может быть, настоящий отец — вовсе не скотина? И что это за добрые подруги, которые так обходятся с конфиденциальной информацией?» Что-то мне подсказывало, что Гоша поступает неверно. Пытаясь в этом разобраться сам, я произнёс пламенную речь о чести, достоинстве и ранимости. Кухонный разговор затянулся до утра, предложение сердца, руки и фамилии было отложено; я, кажется, сыграл роль доброго пастыря. Через месяц Гошечка выступил свидетелем на скороспешной свадьбе. Пухлая девочка и её старшекурсник были счастливы.

За свадебным столом Гошечка разоткровенничался. Конечно, он ещё девственник — согласитесь, в таком возрасте это как-то старомодно, — но это его осознанный выбор… «Да, мы с тобой выбрали трудный путь развития», — обратился он ко мне. «Почему трудный? Я как-то не ограничивал себя с сексом…»

Гнев Гоши был страшен. Лучший друг уже трахался — и молчал! Теперь оставалось выяснить с кем… «Знаешь, дорогой, это моя частная сфера. Но у меня были не только девушки…» Гошечка с ужасом передвинул стул, увеличивая дистанцию между нами сантиметров на двадцать. Которые, видимо, должны спасти его от сексуального посягательства…

Второй курс. На пересдаче зимней сессии Гошечка знакомится с какой-то лаборанткой и вскоре взахлёб рассказывает по телефону: «У нас всё по-настоящему… Да, понимаешь, абсолютно всё!»

Весна — и снова, как год назад, Гошечка колотится в дверь. Два часа ночи. «Теперь я как благородный человек должен на ней жениться… Будешь моим свидетелем?» Я нахожу предлог отказать. Наша дружба обрывается, и мы не видимся несколько лет.

Конечно, я старался следить за тем, что происходило с одноклассниками. Знал, что Гоша вылетел из института, откосил от армии и устроился продавать какую-то мебельную фурнитуру. Знал, что после свадьбы они с женой поселились у тёщи — и, кстати, сделали ненароком ещё одного ребёнка.

Прошла целая вечность, — тогда, на первых курсах, это было невозможно себе представить, — десять лет. Я приехал в Новосиб навестить родителей и случайно узнал, что Гоша разводится. Город не настолько велик, чтобы не отыскать в нём человека, — Гоша сразу выехал на мой звонок. Щеки слегка впали, на голове наметилась седина, под глазами обозначились ямки и тени, но, если не присматриваться, всё было как тогда: гладкий и незаметный мальчик в заношенном сером свитере. «Тебе везло. А у меня не сложилось. Ну ничего. Переехал к маме, продаю фурнитуру для мебели…»

Рассказ постепенно начинал наскучивать… Я не выдержал и перебил на середине предложения: «А помнишь проблему познания?»

Гошечка осёкся и задумался.

Первый раз

На самом деле не о пресловутом «первом разе», поскольку он с большой вероятностью случился всё-таки позже, а о честности и белом вине.

В тот исторический промежуток, когда западные границы уже приоткрыли, но Югославия ещё не развалилась — по заминированным мостам ездили красные КамАЗы «Совтрансавто», — мой папа, дальнобойщик, привёз из командировки пятилитровую бутылку белого вина. В плетёной корзинке и с какой-то очень красивой пробкой. В первый же вечер мы дегустировали его. Немного алкоголя мне к этому времени разрешалось. Вкус оказался удивительным, травяным или ягодным. Сейчас я склонен думать, что дело было в ароматизаторе. Но тогда вино показалось просто божественным. Родители решили запечатать бутылку и задвинуть её поглубже в кухонный шкаф — для особенных случаев.

Если не ошибаюсь, дело было в конце лета, которым я часто зависал на новосибирском ипподроме. Я ходил в вечернюю детскую группу, но часто приезжал ещё утром, слонялся по конюшням, просто сидел на трибунах или помогал тренерам. Даже отбивать денники и задавать корм казалось абсолютным счастьем. Таких альтруистов кроме меня было ещё несколько, пара девочек и один парень. С одной девочкой я даже целовался после чинного и мирного дня рождения среди хорошистов и отличников, но уже совсем забыл её. А парня звали Макс. Он тоже жил на Затулинке — городской окраине за речкой-вонючкой Тулой, — но совсем на краю, у гаражей и лесополосы. И учился в ещё более пролетарской школе, чем я. Макс был похож на среднего хищного зверя. До конноспортивной школы ходил на карате. Много дрался. Жил «с мамкой». Умел брать на гитаре три блатных. Вот так, тезисно, по-другому не получается. Я сначала просто не верил и пропускал мимо ушей его истории о тёлках, но как-то его стала поджидать на троллейбусной остановке девушка — с сумасшедшими глазами, чуть постарше нас, — каждый день. «Я ей целку сломал, ну щас ходит за мной везде», — простодушно пояснил Макс.

Судя по обилию вокруг нас девушек с такими глазами, целок Макс успел наломать много. По этой же причине он не вылезал из разборок. Слово «разборки» тогда ещё не вполне вошло в наш язык в нынешнем значении, но разбирались с ним пацаны с четвёртого, двенадцатого и шестого микражей. А также отцы одноклассниц.

Что я думал тогда обо всем этом, казался ли Макс мне, так сказать, героем или подонком? Совсем не могу реконструировать. Я играл в школьном «Что? Где? Когда?», много читал, рисовал со школьными друзьями уточнённые карты Средиземья и прочих параллельных вселенных. Но всё это было чем-то вроде литературы, а Макс казался таким живым. Иногда он даже казался мне ожившим античным героем, красивым и холодным, по ту сторону доброго и плохого.