Читать книгу "Дознаватель - Маргарита Хемлин"

Или именно он и есть убийца чей-то и от раскаяния сам себя убрал. То есть лично спустил концы в воду.

А кто-то еще додумается, что Евсея убили. Не он себя убил. А кто-то его это самое.

До страшных вещей додумаются люди, если начнут рассуждать. Я имею в виду, рассуждать без крепкого базиса.

А то, что имело место в конечном счете самоубийство, — факт не только следственный, но и в первую очередь медицинский, и какой угодно — по всем правилам. Не подкопаешься.

А Бэлка теперь протестует в своих поврежденных мозгах против обвинений Евсея в неизвестном убийстве. Она не только от факта мужниной смерти повредилась, а от того еще, что он мало что себя убил, так и кого-то.

А люди ж к ней ходят. Ездят даже издалека, прикладывают труд, чтоб послушать больного человека. Люди ж рассуждают.

И кто ходит? Лаевская. Зусель. Довид. Штадлер без языка. Евка Воробейчик.

И сам подбор имен продиктовал мне — снова на свет вышла убитая весной женщина. Лилия Воробейчик.

И в ее убийство скорее всего некоторые упомянутые товарищи замешивают имя Евсея. Вроде он убил, а я, капитан милиции Цупкой Михаил Иванович, как верный соратник, дело прихлопнул.

Вот они и ходят. Сначала мое имя трепали. Не получилось. Взялись за Евсея.

Правда, Довид все-таки тесть. Но он всем известный как слишком упертый и принципиальный по отдельным вопросам.

И что особенно досадно — сначала Моисеенко, артист погорелого театра, теперь Евсей.

Не выдерживают люди. Не выдерживают. А должны выдерживать. Мы такую войну выдержали. А тут на ровном месте не могут жить. Не хотят. Нежные.

Я листал память в обратном порядке и делал один вывод за другим.

Первое. Все они — посетители Бэлки в сумасшедшей больнице — заодно.

Второе. Что есть это ОДНО?

Третье. Самое ясное — в корне лежит покойная Воробейчик.

Вот главное. Вот корень. И этот корень болел у меня лично во всех моих зубах сразу. Болел, а в каком именно зубе наверняка — я не знал.

Но ничего. Надо по зубику. По зубику. Молоточком простукивать, до главного и добраться. Потерпеть придется. Но я и не такое терпел.

Дома Любочка без меня украшала елку. Честно говоря, заканчивала. Дети помогали. Подносили нехитрые украшения. В основном — бумажные. Но яркие и красивые. Еще когда Ганнуся только появилась на свет, Любочка решила каждый год ставить елку. И сама делала игрушки. Копила серебряные бумажки из чайных цыбиков — редкость, конечно, но за четыре года игрушек с нее получилось достаточно для праздничного вида. В несколько таких бумажек, которые собрались за текущий год, Любочка придумала красиво обернуть кусочки шоколада — из того, что принесла Лаевская. Про шоколад она шепнула мне, чтоб дети не услышали. Это главный гостинчик, который мы разместили на ветках в самом низу, когда дети отправились спать. У них же главное — утром 1 января наступившего года. Когда подарки надо смотреть под елкой. А у взрослых — в самую новогоднюю ночь. Утром же взрослым, понятно — ничего нового, кроме другого номера года. Только и помечтать, что ночью.

Праздновали мы с Любочкой на кухне. Лежали потом на моей раскладушке так тесно, как один единый человек.

И тогда Любочка мне призналась, что ждет ребенка. В самом начале, но ждет. И спросила, как я отношусь.

Я сказал, что отношусь со всем сердцем, хорошо и радостно. Несмотря на грядущие трудности.

Любочка пошла в комнату — теперь она там спала с Ганнусей в одной кровати, а Ганнусину бывшую занимал Иосиф. Я минутно пожалел, что не буду находиться всю ночь в такой торжественный для семьи момент рядом с женой. Но интересы ребенка — имею в виду Иосифа — требовали для него удобств. Этой мыслью я себя успокаивал и таким образом крепко заснул.

Утром дети грызли шоколад. Ганнуся оделась в новое платьице — Любочке принесла знакомая от своей подросшей дочери. Иосиф играл с медвежонком: красного цвета, вельветовый, с черными бусинками в виде глаз. Я купил в магазине. Дороговато, конечно, но мальчику нужна радость. Причем специальная. Новая. Хоть он и не делает разницы — новая игрушка, старая. Но взрослые ж понимают. Мне хотелось, чтоб у Иосифа было все новое.

Мы с Любочкой заранее без слов договорились, что нам с ней подарков не надо. А она таки мне подарок сделала! Как говорится, из себя достанет, а сделает мужу радость.

Год начался хорошо. Уверенно.

А когда думали, что зима пройдет без крупных детских болезней, с Иосифом что-то стало не так. Мы с Любочкой сидели всю ночь у его постели. Лучше ему не делалось.

Вызванная «скорая помощь» поставила диагноз: у мальчика жар, железки за ушами припухли. То есть свинка. Откуда? Как? Непонятно. Всегда непонятно, вот в чем вопрос.

Необходимо изолировать. Любочка и сама понимала, что нужно. И не только от Ганнуси — наша дочка еще эту детскую болезнь не переносила. Но и от себя самой, потому что Любочка не знала точно, болела ли сама, а спросить уже не у кого. Если она подхватит инфекцию, будущий ребенок в утробе может затронуться болезнью.

Но врачам сказала решительно — нет. В больницу мальчика не отдаст.

Врач уехала. Кажется, еврейской нации женщина. Это к слову.

Я уговаривал Любочку поместить Иосифа в больницу. Без толку. У нее присутствовал страх, что в больнице доктора залечат мальчика. Ясно. Влияние убийц в белых халатах.

Тогда я сказал:

— Ты отвлекись от беспокойства. Рассуди здраво. Ну, допустим, там есть убийцы. Но они против своего хлопчика действовать не будут.

— Он не их. Он наш. Наш Ёсенька.

— Ну фактически наш. Но все ж в городе знают, что мы его от Гутиной взяли.

— А вдруг кто не знает. Новенький или как.

— Ну, если новенький, сразу увидит, что хлопчик обрезанный. Еврейчик, значит. Его и не залечат.

Люба вроде соглашалась, но больше на словах, а в глазах у нее я читал другое. «Не отдам» — вот что читал. А там и до Бэлки не далеко.

Надо сказать, что она и раньше Иосифа выделяла среди детей Евсея и Бэлки. И Ганнуся тоже. Он с синими глазами, каштановыми кудельками, при улыбке. Понятно — женщина всегда готова мечтать про такого сыночка.

Когда встал вопрос про усыновление, я не сомневался в Любочке. Я только удивлялся, как настолько можно прикипеть к чужому. А она таки прикипела. И теперь у нее в животе, может, уже находится свой собственный хлопчик, и даже скорей всего не хуже Ёси и по внешности, и по всему, а она своим дитем готова рисковать ради, будем откровенны, приемыша.

Я в отчаянии хотел ей так и выразить свои чувства. Но сумел взять себя в руки.

Говорю:

— Ладно. Вот настал крайний случай. Лаевская предлагала, если что, взять к себе на время детей. А тут всего одного. Правда, больного. Но разницы нет. Я к ней убедительно обращусь. Она не откажет.