Читать книгу "Счастливая - Элис Сиболд"

— Что ты, в самом деле, Элис, — упрекнул отец, — у тебя всего-навсего спросили, как ты себя чувствуешь.

— Хочу вылезти из машины, — заявила я матери. — А то сижу как дура.

Мои родные пришли в замешательство, но я, ступив на тротуар, выпрямилась в полый рост и выразила желание пройтись по общежитию, увидеть комнату Мэри, помочь в сборах.

Синяки у меня на лице не так уж бросались в глаза. Если не приглядываться. Однако на пути к общежитию встречные вначале просто скользили взглядом по нашей семье — совершенно заурядной: мать, отец, две дочери, а потом неизменно задерживали взгляд на мне, отмечая нечто подозрительное. Заплывший глаз, порезы на щеке и на носу, припухшие губы, расцветающие лиловым кровоподтеки. Пристальных взглядов становилось все больше, я ощущала их кожей, но шла вперед как ни в чем не бывало. Видные собой парни и девушки из элитарного университета, умные и наглые, окружали меня со всех сторон. Я твердила себе, что держу марку ради близких, которые еще не научились жить с этим грузом. Но вместе с тем и ради самой себя. Мы вошли в лифт, и мне с лихвой хватило времени, чтобы изучить выразительные граффити.

В тот год одна девушка подверглась групповому изнасилованию в компании студентов. Она пожаловалась ректору и подала в суд. Хотела призвать негодяев к ответу. Но те, заручившись поддержкой престижного университетского объединения, сделали невозможным ее дальнейшее пребывание на факультете. Она вынуждена была отчислиться задолго до нашего приезда в кампус. На стенке лифта остался сделанный шариковой ручкой похабный рисунок, изображавший девушку с широко раздвинутыми ногами, а рядом — очередь из мужских фигур. Надпись гласила: «Марси дает всем».

Вместе с нами в лифт втиснулись студенты, которые поднимались к себе за очередной порцией багажа. Прижатая к боковой стенке, я упиралась взглядом в изображение Марси. В голове вертелось: где же она теперь, что с ней стало?

Как держались в тот день мои родные — припоминаю весьма смутно. Я бодрилась изо всех сил, полагая, что за это меня и любят. Но время от времени какие-то впечатления выбивали меня из колеи. Сначала чернокожий парень из западного предместья Филадельфии, сидевший на корточках у кирпичной стены, потом красавчики студенты, бросавшие «фрисби»: летающая тарелка оранжевым диском взвилась вверх по дуге и шлепнулась мне под ноги. Один из игроков поспешил ее поднять. Распрямившись, он оказался со мной лицом к лицу.

— Ни фига себе, — вырвалось у него.

Он даже забыл про игру.

Ну и ладно; в конце-то концов, самое главное — это твои родные. Вот сестра: сейчас она тебе покажет свою комнату в общежитии. Вот мать: пытается совладать с нервами. Вот отец: сейчас он во власти заблуждений, но потом надо будет его просветить — придется взвалить на себя и этот груз. Начинаешь себя убеждать: не зацикливайся на чернухе. Иначе просто рухнешь оземь средь бела дня, на погляденье этим красавчикам, в том самом месте, где, по слухам, Марси давала всем.

Домой мы возвращались уже вчетвером. На этот раз я ехала с отцом. Теперь-то мне ясно: по дороге мать наверняка рассказала сестре все, что знала сама; они собирались с духом, готовясь к предстоящим испытаниям.

Мэри внесла в дом самое необходимое и поднялась к себе в спальню, чтобы распаковать вещи. Предполагалось, что мы перекусим без затей, «чем Бог послал», как выражалась мама, после чего отец удалится к себе в кабинет поработать, а мне представится возможность побыть с сестрой.

Но когда мама позвала Мэри к столу, та не ответила. Мать позвала снова. У нас в семье не считалось зазорным кричать через весь дом. Даже орать из гостиной несколько раз кряду — и то было в порядке вещей. Но тут мама не выдержала и отправилась наверх, однако через пару минут вернулась ни с чем.

— Мэри заперлась в ванной, — сообщила она.

— С чего бы это? — не понял отец.

Он нарезал толстыми кусками деликатесный сыр и тайком скармливал собаке.

— Она переживает, Бад, — объяснила мама.

— Все переживают, — заметила я. — Это не повод нарушать компанию, правда?

— Элис, думаю, тебе имеет смысл к ней подняться.

В другой раз я бы заартачилась, но сейчас даже не возражала. Картина знакомая: Мэри, как всегда, переживает, и мама, как всегда, просит меня с ней побеседовать. Я, постучавшись, вхожу, присаживаюсь на краешек кровати, а сестра и бровью не ведет. Значит, пора — как я это называю — «делать оживляж». Мало-помалу я ее расшевелю, и она соизволит спуститься к ужину или, по крайней мере, начнет хохотать над неприличными анекдотами, которые у меня специально припасены для таких случаев.

Впрочем, в тот день, по моему убеждению, ей нужно было просто видеть меня рядом. Не потому, что мать поручила мне «оживляж». А потому, что именно из-за меня сестра заперлась в ванной и отказывалась выходить.

Поднявшись по ступенькам, я осторожно постучала в дверь ванной.

— Мэри?

Ответа не последовало.

— Мэри. — Второй заход. — Это я. Открой.

— Уйди. — Судя по голосу, она плакала.

— Послушай, — сказала я, — не глупи. Я умираю — хочу писать. Если не откроешь, у тебя в спальне будет лужа.

Наступила тишина, потом щелкнул дверной замок.

Я распахнула дверь.

У нас с сестрой была типичная «девичья ванная». При строительстве дома этот санузел отделали в розовых тонах. Представляю, как бы чувствовали себя в такой обстановке мальчишки, если даже мы с Мэри возненавидели розовый цвет. Умывальник — розовый. Кафель — розовый. Ванна — розовая. Стены — розовые. Глазу не на чем отдохнуть.

Мэри вжалась в простенок между раковиной и унитазом, как можно дальше от меня.

— Эй, — окликнула я. — Что за дела?

Мне хотелось ее обнять; хотелось, чтобы и она обняла меня.

— Не сердись, — проговорила сестра. — У тебя такая сила воли. Даже не знаю, как себя вести.

— Мэри, — выдавила я. — Если бы ты знала, как мне паршиво.

— Не представляю, как ты еще держишься. — Она подняла мокрое от слез лицо.

— Все тип-топ, — попыталась я приободрить сестру. — Все будет тип-топ.

Она по-прежнему уклонялась от прикосновений и, как птица в клетке, пугливо металась между пластиковой занавеской и вешалкой для полотенец. Я сказала, что собираюсь заморить червячка и советую ей сделать то же самое, а потом вышла, прикрыв за собой дверь.

Из нас двоих моя сестра всегда считалась более тонкой натурой. В детстве нас с ней водили в летнюю группу при Христианском союзе молодежи; в последний день сезона там выдавали наградные значки. Чтобы никого не обидеть, воспитатели придумали различные номинации. Мне, например, достался значок с изображением палитры и кистей — символ искусств и ремесел. Мою сестру отметили за примерное поведение, как самого тихого ребенка. К ее значку была приклеена серая фетровая мышка, которую воспитатели сделали вручную. Сестра увидела в этом особый смысл и впоследствии научилась заканчивать росчерк своей подписи маленькой мышкой.