Читать книгу "За синей рекой - Елена Хаецкая"

В детстве я считала своего отца самым лучшим человеком на земле. Он боготворил меня, я ни в чем не встречала отказа. Когда мне было двенадцать лет, старая нищенка рассказала мне о том, как Кровавый Барон погубил мою мать и извел моего брата. Но я не захотела этому верить.

А спустя три года случилось неизбежное…

Как-то раз у ворот нашего замка остановился юноша и попросил приюта. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, и отец охотно дал согласие на наш брак. О, с каким нетерпением ждала я свадьбы!

Напрасно предостерегали меня соседки не доверять Кровавому Барону. Мне казалось, что отец вполне счастлив моим счастьем. Он весело смеялся, шутил, то и дело отдавал все новые распоряжения поварам.

Наконец настал долгожданный миг… Но где же мой суженый? Он исчез. Его нигде не могли найти. Я знала, что он не покинул бы меня по доброй воле. Его исчезновение означало лишь одно: он мертв. Но не отыскалось даже тела…

Свадьба расстроилась, гости разъехались. С тех пор прошло десять лет. И за все эти годы я не сказала своему отцу, Кровавому Барону, ни слова!

И вот как-то раз, зловещей черной ночью, во время сильной бури, у нашего замка обрушилась угловая башня. Наутро среди обломков я увидела скелет, облаченный в свадебный наряд. Это был он, мой возлюбленный! В день нашей свадьбы Кровавый Барон замуровал его в стене…

Рассказ девицы Гиацинты вызвал всеобщее оживление.

– Эта история наводит на предположение о том, что душевное состояние Кровавого Барона было далеко не гармоничным, – заметил философ Освальд фон Штранден.

– Что ж ты плохо за женихом глядела? – разволновался старый рыцарь пан Борживой.

А бывший член магистрата города Кейзенбруннера Вольфрам Какам Кандела, поджав губы, заявил:

– Подобные истории живо характеризуют обыкновения и нравы так называемого «благородного рыцарства». Уверяю вас, в городской среде, где царят законность, порядок и благочиние, ничего подобного никогда бы не случилось.

Что касается Гловача, совмещавшего роли слуги, шута и лютниста при обширной особе пана Борживоя, то его восхищению не было предела:

– Какая тема для баллады!

И лишь шестой их спутник хранил молчание.

Следующим на очереди был Освальд фон Штранден, высокий мужчина лет пятидесяти, одетый в темное. У него был крупный хрящеватый нос, узкий лоб с большими залысинами, длинные складки вокруг рта. Вообще весь его облик отличался подчеркнутой строгостью и отдавал, если можно так выразиться, кислинкой. Как говаривал пан Борживой, человека ученого за версту видать. И это было сущей правдой, поскольку господин фон Штранден успешно закончил два университета и преподавал философию в третьем.

Вот что он рассказал.

2. Дуб семейства Волькенштайн

Как это ни покажется вам удивительным, но обстоятельство, которое вынудило меня навсегда оставить городской уют и отказаться от общества обыкновенных людей, никоим образом не связано ни лично со мною, ни с кем-либо из моей семьи. Впрочем, если бы вы изучали философию, вас бы это ничуть не удивило, поскольку вы бы знали: в мире существуют причины и обстоятельства, неизмеримо более глубокие и существенные, нежели судьба отдельно взятого человека. Я имею в виду прежде всего тленность и скоропреходящесть того, что мы, по неразумию, именуем земными благами.

Поэтому не следует считать, что мое исчезновение из университета Кейзенбруннера и вообще из этого городишки с его мелочными нравами, как-то связано с мнением невежественного ректора касательно моей манеры преподавания. Что касается этих ослов-студентов, то ни один из них не смеет называть меня занудой, а тем паче приносить на мои лекции живого поросенка. Итак, я начинаю.

Триста лет тому назад один благородный рыцарь из рода Волькенштайнов построил в Кейзенбруннере прекрасный каменный дом. А под окном посадил молодой дубок, так сказав при этом своей юной женушке:

– Гляди, жена, какое славное деревце! В его тени будут расти наши дети, а мы с тобою незаметно состаримся и умрем. Наш прекрасный дом и это дерево унаследуют внуки, и до тех пор, покуда последний Волькенштайн не канет в небытие, будет зеленеть наше дерево и стоять наш каменный дом.

Именно так все и случилось, как говорил рыцарь Волькенштайн. Дети подрастали и взрослели, один за другим сходили в могилу старики…

С тех пор минуло почти триста лет. Благодаря неустанным стараниям бюргеров род Волькенштайнов разорился и пришел в запустение. Каменный дом перешел в собственность городских богачей. Рассеялись по миру отпрыски рыцарского рода. Но зеленел еще их старых дуб…

В те годы, когда я только начинал читать лекции в Кейзенбруннере, дом Волькенштайнов был превращен в постоялый двор, и я занимал там комнату. Огромный ветвистый дуб рос прямо под моим окном.

Между прочим, именно я разыскал в городских архивах бесценную рукопись, содержавшую рассказ о доме Волькенштайнов. Только какое дело этим трактирщикам до чужих семейных легенд! На посмешище меня выставили. «Никого, – говорят, – из этих Волькенштайнов уже и на свете-то нет, а дом-то стоит и дуб-то растет!»

Но я хорошо знал, что они ошибаются. Живы еще Волькенштайны. Живы и где-то бедуют, скитаясь без крова.

Как-то раз ненастным зимним вечером в трактир постучался молодой человек, одетый в нищенские лохмотья. Он умолял предоставить ему приют в доме его предков и назвался Гансом Волькенштайном. Что ж, над ним посмеялись и выгнали вон. Спустя недолгое время разразилась ужасная буря. Ветер стонал над городскими крышами, как раненое чудовище. В каждом дымоходе рыдало и выло.

И тут порывом ветра сорвало дверь. На пороге показался рыцарь в черных доспехах, добротных и богато украшенных. Твердым хозяйским шагом вошел он в дом, а следом появился второй, за ним – третий, четвертый… И так – целая череда молчаливых и мрачных мужчин, причем несомненное сходство между ними свидетельствовало о том, что все они были родственники.

Пятый в череде был одет куда менее роскошно первых четырех, шестой также выглядел небогато. Остальные и вовсе казались бедняками.

От сильного удара сотряслись стены старого дома… Выворачивая корни из земли, с адским скрежетом повалился могучий дуб.

Призраки Волькенштайнов – а это были они! – растворялись один за другим, едва касались противоположной стены.

Вдруг вбежал оборванец с обезумевшим бледным лицом. Я тотчас признал в нем того нищего, который называл себя Гансом Волькенштайном и которого так безжалостно выгнали из старинного родового гнезда. В отчаянии он заломил руки и пал на пол… Мертвым!

В тот же миг с треском рухнули перекрытия, и крепкое на вид здание рассыпалось, точно карточный домик…

Увы, ничто не может убедить нынешних бюргеров в превосходстве таинственных сил над скучным прахом бытия. Им никогда не поверить, что предопределение и судьба могут быть важнее своевременной оплаты квартиры, а высокие философские идеи не обязаны облачаться в шутовской колпак.