Читать книгу "Вольные стрелки - Михаил Нестеров"

Вот и еще один безобидный образ соткался в его сознании.

Цыплаков снова подумал о Светлане Ипатьевой. Неожиданно вспомнил о том, что «вторая» ее кличка – Шелковая Моль. Прозвал ее так Костя-Хан, подслушав «машинное караоке» с участием Ипатьевой. Она подпевала Паскалю («Твоя игра не стоит свеч, твоя любовь не стоит слез... Ты солгала себе самой, зачем в ту ночь он был с тобой? Твоя любовь была как шелковая, шелковая боль...»). Костя сидел на месте пассажира в «битой «шестерке» Ипатьевой и подыхал от «нытья» Паскаля и подвывания Светки. В этом ключе ему и показалось, что «любовь была как шелковая моль», а не «боль». Едва он об этом подумал, как настроение у него поднялось, и он заявил Ипатьевой: «Я буду звать тебя Шелковой Молью». Светка ответила с вызовом пятиклассницы: «Ладно. Тогда я сгрызу твои шерстяные носки».

Цыплакова вел в квартиру Мирковича живой, не без доли вызова голос секретаря жилищной комиссии, прозвучавший в трубке всего полчаса тому назад. Натурально, он догонял голос Мирковича, не расставаясь с ним, и он в этой связи был его путеводной нитью и вот настиг на пороге его квартиры.

...И снова Цыплаков ощутил давление дежавю. Картинка, рожденная его воображением, накладывалась на гораздо более приземленную действительность. Миркович сидел за столом; рук его действительно не было видно. Но они прятались не под столешницей – казалось, он сидел прямо на них, подведя ладони под себя.

Цыплаков уже знал, что увидит, сближаясь с хозяином квартиры. Руки Мирковича, скованные наручниками, были заведены под сиденье стула, на котором он сидел, и в таком положении, любимом киношными операми и реальными бандитами, он был надежно скован и готов отвечать на любые вопросы. Впрочем, он их дал и умолк навсегда. Кто-то, побывавший у Мирковича до Цыплакова, выстрелил секретарю жилкомиссии в левый висок; правого он лишился мгновенье спустя после выстрела. Крови было немного. Наверно, потому, что после выстрела он оставался сидеть.

Название пистолета, за которым Цыплаков потянулся, носило туповато-устрашающее, будто из лихих 90-х, название: «кабан». Он был постоянно готов к стрельбе – хочешь самовзводом, хочешь после взведения курка вручную. Более безопасным «кабана» делала универсальная кобура, исключавшая возможность выстрела от удара или падения. Именно последнего Цыплаков и ожидал. Он был готов перекатиться через себя, перепрыгнуть через труп, который подставлял ему для упора согнутую спину, заметаться по этой квартире, которая из «клетушки» на глазах превращалась в клетку.

Глава 10. Арест

Позади Цыплакова раздался грохот. Дверь, обитая дерматином, едва не слетела со смазанных петель. В квартиру ворвались оперативники. «На пол!» Эту команду они прокричали и хором, и по отдельности несколько раз.

Умение владеть собой даже в критические моменты у Цыплакова никто не отнимал. Он встретился взглядом с головным опером по фамилии Ворошилов:

– Сопровождать арест шумом – плохой тон.

– Брось пушку, сука! – прикрикнул он на Цыплакова, глядя в прицел своего «макарова».

Упакован он был в лучшую тару, что можно было найти в бутиках на Тверском бульваре, но опером был никудышным. Это Цыплаков мог судить по его выкрику: «Брось пушку!» Пистолет мог выстрелить при ударе об пол и ранить кого-нибудь из группы захвата.

Может быть, это его хоть чему-нибудь научит, подумал Павел, выполняя приказ.

У него хватило ума бросить револьвер, предварительно отпустив курок. «Кабан» упал к ногам оперативника... и не выстрелил. А опер совершил очередную глупость – нагнулся, чтобы поднять пятизарядный револьвер. Цыплаков мог оглушить его приличным ударом по голове.

Ворошилов поднялся, держа револьвер за ствол двумя пальцами – чтобы не стереть отпечатки пальцев. Он мог этого не делать. Из «кабана» Цыплаков даже мухи не пристрелил. Другой оперативник поставил его к стене, прогавкав соответствующие команды: «К стене! Руки за спину!»

Цыплакову было все равно – за спину или в гору. Но когда ему в ладонь ткнулся какой-то предмет, он инстинктивно сжал пальцы и прежнее мнение переменил.

Он разжал пальцы, и на пол второй раз упал пистолет. Не его. Более тяжелый, с массивным глушителем.

– Опля, – сухо выразил восторг Ворошилов. – А вот и оружие преступления.

– Не надо! Вы мне его подбросили.

Кто-то заломил ему руки, и на них защелкнулись «браслеты». Цыплакова подтолкнули к стулу и, нажав ему на плечи, усадили на него. Он увидел Мирковича уже в другом ракурсе.

Толпа оперативников расступилась, пропуская в помещение невзрачного человека в роговых очках. Его Цыплаков назвал Парфюмером – потому что первое, что тот сделал, – это склонился над трупом и понюхал его губы.

– Я так понял, зрение у тебя никудышное, – вслух подметил Цыплаков. – Вообще удивительно, как ты нашел дорогу к месту преступления. Когда у трупа не хватает полчерепа, на кой хрен нюхать его губы? Предсмертные слова к ним вряд ли прилипли.

Парфюмер (это был дежурный следователь по фамилии Горбачев) представился по полной и сопроводил свой многозначительный кивок вопросом:

– Фамилия, имя, отчество?

– Миркович Антон Михайлович. Неудачная шутка, – поспешил исправиться Цыплаков. – Но кто я такой, чтобы шутить, да?

– Ты плохо кончишь, – заметил Парфюмер.

С этого момента Цыплакова оставили в покое. Он стал арестованным зрителем, наблюдавшим спектакль под названием «Осмотр места происшествия».

Он увидел двух понятых, но не заметил, как в комнате появился криминалист с фотокамерой. Тот снял пистолет с близкого расстояния, скорее всего, для себя вслух отмечая, что положение частей затвора находится в крайнем заднем состоянии, курок спущен, флажок предохранителя в положении «огонь». Впрочем, его слова не прошли даром – Горбачев-Парфюмер записывал за ним слово в слово, об этом можно было судить по его артикуляции. Он набросал схему местоположения оружия, привязку проводил к двум постоянным ориентирам. Он был пунктуален, чтобы в дальнейшем данные в протоколе имели процессуальное значение.

Цыплакову шили дело. И нитки были крепкие. Кто-то знал причину, по которой его крупно подставляли, сам же не имел об этом ни малейшего представления. Фабулу преступления наизусть знал этот суперблизорукий следователь и несколько оперуполномоченных.

Время летело быстро. Оно было разбито на фрагменты, которые кадрами проносились перед мысленным взором Цыплакова, будто он смотрел на все это действо из окна экспресса...

Оперативники в большинстве своем казались безучастными. Или притворялись. Что это ему давало? Безусловно, что-то давало. Они играли роль, и... Впрочем, они играли с самого начала.

Наконец прозвучала команда: «На выход».

Выйдя из подъезда в сопровождении оперов, Цыплаков демонстративно глянул на свою «восьмерку». Его взгляд не укрылся от Ворошилова.

– Это твоя «баня»? – спросил он. – Ты что, на старость сколачиваешь?