Читать книгу "Главный бой - Юрий Никитин"

Он поспешно подбросил хвороста, обернулся, ощутивпристальный взгляд. Чужак, привстав на локте, молча наблюдал. Один глаззакрылся, осталась узкая щель, зато второй смотрит с упорством, способнымпродырявить даже металл доспехов.

— А, — произнес Добрыня с наибольшим холодом,который мог подпустить в голос, — очнулся?.. Ну, бери свою железку. На этотраз бой долго не затянется.

Чужак кивнул, начал подниматься. Добрыня видел, какнапряглось его лицо, заиграли желваки, а в единственно живом глазу отразиласьболь. Все же встал, сделал два неверных шага к топору.

Собрав все силы, стараясь не вскрикнуть, Добрыня переборолболь и ломоту, отступил к секире, наклонился и взял за рукоять. Холодная,мокрая от росы, она упорно выскальзывала из пальцев. Он взял ее обеими руками иповернулся к противнику.

Тот уже стоял в боевой стойке, топор держал в обеих руках.Добрыня надменно поинтересовался:

— Я долго буду ждать, пока наденешь доспехи?

— Они мне не понадобятся, — ответилБатордз. — Тебя раскачивает как тростник на ветру.

— Я не знаю, что такое тростник, — ответилДобрыня, — но ты и без ветра как камыш в бурю. Что ж, умрешь без доспехов.

Он сделал шаг, начал поднимать секиру. Древко все пыталосьвыскользнуть, он стиснул зубы и напомнил себе, что чужак без щита и доспехов, впростой вязаной рубашке. Один удар… даже не молодецкий, не богатырский, апросто один удар зазубренной секиры закончит этот самый страшный и долгийпоединок за всю его жизнь.

Секира, тяжелая, как железная гора, приподнялась до пояса.Руки тряслись, мышцы кричали от боли, суставы трещали. Затихшая за ночь боль сготовностью вонзилась во все ушибленные и раненые места. Сквозь стиснутые зубывырвался тихий стон, и, чтобы прикрыть его, он издал хриплый рык, злой исвирепый.

Чужак с перекошенным лицом стоял напротив в двух шагах итоже пытался вскинуть огромный топор, покрытый крупными каплями росы. Он былпохож на вставшего из могилы, такой же ослабевший, дрожащий от усилийудержаться на ногах.

Взревев, Добрыня бросил вперед свое тело. Чужак успелрастопырить руки, роняя топор. Они тяжело рухнули на землю, перекатились и,расцепив руки, остались как два извалянных в грязи бревна, не в силах поднятьсяи даже шевельнуть хотя бы пальцем.

Наверху выгнулся быстро голубеющий свод. Облачка плылимедленно, белые, как овечки. На востоке вспыхнуло красным и оранжевым. Темный крайземли заискрился, оттуда пошло бьющее высоко по своду сияние. Послетомительного ожидания высунулся искрящийся, как раскаленная заготовка меча,краешек солнца.

Чужак прошипел сипло:

— Клянусь этим высоким небом… я еще не встречал болеедостойного противника…

— Если честно, — прошептал Добрыня, — мнетоже такое дерьмо не попадалось…

— Но, клянусь этим небом, я все-таки тебя одолею.

— Сопли утри, — посоветовал Добрыня вяло.

Он не чувствовал в своем голосе вражды или ненависти. И непотому, что смертельно измучен, а просто чистое синее небо, уже стрекочуткузнечики, где-то зачирикала птаха, воздух на ночь очистился, наполнилсяпронзительной свежестью, а вдохни глубже — режет как нож. Или же этовпиваются в измученную плоть при каждом вздохе сломанные ребра.

— Я вобью тебя в землю по уши, — продолжалБатордз.

— Умойся.

— Я разорву тебя в клочья…

— Онучи замотай.

— Я затопчу тебя как муравья…

— Давай-давай… Кто воевать не умеет, тот языком горазд.Ты не Фарлаф, случаем?

Батордз с трудом повернул в его сторону голову:

— Кто такой Фарлаф?

— Есть у нас в Киеве один… В поле его не видать, но застолом у князя — нет ему равных по силе и отваге!

Батордз подумал, поинтересовался:

— Киев — это что?

— Столица мира, — пояснил Добрыня. — А всеостальное — деревни в лесах да пустынях. Даже царьграды всякие. И богатырив нашем Киеве самые лучшие.

Он чувствовал на себе устремленный взгляд Батордза. Послепаузы тот поинтересовался:

— Ты там — первый?

— По силе? Нет, конечно. Ты бы видел Селяниновича или,скажем, Святогора!

Батордз подумал, произнес негромко:

— Твои слова делают тебе честь. Я счастлив, что мнепришлось скрестить оружие с таким доблестным воином. Кто бы ни был тотСелянинович, я не поверю, что он равен тебе в воинской хватке, умении владетьоружием, доблести и благородстве! Разве не так?

Добрыня нехотя вымолвил:

— Просто Селянинович не берется за оружие.

Батордз кивнул:

— Я так и думал. В моем краю тоже иной простолюдинпосильнее доблестного воина. Ну и что? Защищаем их мы, а не они нас.

— Они нас кормят.

Батордз стиснул зубы, чтобы не застонать, потянулся и лишьпотом, выпустив воздух, произнес высокомерно:

— Все-таки я почти рад, что не убил тебя. Хотя,конечно, мог бы.

Добрыня ощутил, как внутри все сразу ощетинилось. На языквсползли злые и горячие слова, что это он мог бы легко прибить как богчерепаху, но то ли от усталости, то ли вспомнил, что ему отведено всего двенедели, из которых трое суток уже истратил глупо и по-дурацки… перевел дыханиеи пробормотал:

— Да, я тоже рад.

Батордз помолчал, посопел, явно озадаченный, не ожидалтакого ответа, потом голос его стал тише:

— Ну, вообще-то это ты мог меня сразить… У тебя такихмоментов было больше…

— Да ладно, — буркнул Добрыня. — Оба хороши.

Батордз опять помолчал, а когда заговорил, металл испарилсяиз голоса, как иней под жарким солнцем.

— Я все стрелы истратил, пока двух гусей подстрелил. Утебя остались?

Добрыня не стал говорить, что и он на зайца извел тристрелы, но косой оказался редкостным дурнем, продолжал грызть кору, на чем ипопался, ответил с достоинством:

— Полон колчан!

— Я слышу… гогочут с севера…

— Пользуйся, — разрешил Добрыня. — Я сегоднячто-то совсем добрый.

Батордз высыпал стрелы на утоптанную как камень землю,перевернулся на спину и натянул лук. Теперь и Добрыня увидел косяк гусей. Батордзоттянул тетиву до уха, быстро подвигал из стороны в сторону острым комочкомметалла. Стрела сорвалась как короткая злая молния. Добрыня видел, как высоко внебе задний гусь вздрогнул, нелепо забил крылами, пошел винтом вниз. Батордзторопливо схватил вторую стрелу, наложил на тетиву, выстрелил почти не целясь.

Добрыня проследил, как стрела догнала следующего, теперьзадним оказался он, клюнула в брюхо. Брызнули перья, гусь заорал истошно,задергался, начал лупить крыльями, но его понесло по кругу вниз.