Читать книгу "Первая жертва - Бен Элтон"

Всех солдат завораживала пугающая красота ночных артобстрелов; производители китайских фейерверков не могли даже представить себе такого зрелища, какое представляли собой небеса, разверстые над Ипром вечером 30 июля 1917 года. Грохот бил по барабанным перепонкам, а вспышки слепили глаза. Солдаты сидели на корточках, оглушенные и измотанные; перепады давления от громыхавших вокруг взрывов притупляли чувства и одновременно расшатывали нервы. Всю ночь напролет отряд Аберкромби, а также девять дивизионов британской пехоты сидели под адским небом. Солдаты сидели в грязи, зажатые между громыхавшими английскими орудиями и оскалившимися зубами немецкой колючей проволоки, с которой им предстояло встретиться на рассвете. Ни у кого во Фландрии не могло быть сомнений, что совсем скоро начнется очередное полномасштабное наступление британцев.

Где-то за час до рассвета грохот орудий начал стихать, и желающие поговорить получили наконец такую возможность.

— Стоило бы поставить часовых, чтобы следить за подводными лодками, верно, сэр? — пошутил старшина роты Аберкромби. Это была старая шутка на болотах Западного фронта, но в это утро она была особенно кстати, потому что всю ночь дождь лил так, словно природа, оскорбленная побоищем, пыталась погасить пыл британских орудий.

Аберкромби не ответил. В любое другое утро своей военной карьеры он нашел бы, что сказать. Он бы улыбнулся сержанту и сказал что-нибудь остроумное, чтобы успокоить своих людей, показать им, что их капитан спокоен и все под контролем. Но в это утро Аберкромби не мог сказать ничего; шар для крикета, застрявший у него в горле, разросся до размеров футбольного мяча. Ему было трудно не только говорить, но даже дышать. Остроумие, его самое надежное оружие и надежный щит, в момент тяжелейшего испытания его покинуло.

Аберкромби хотел быть сильным, но сила утекала из него, уходила в полные воды ботинки и грязь под ногами. Ночью он сумел ненадолго собраться и поддержать своих подчиненных. Стэмфорд прошел по окопу, сопровождая артиллерийских наблюдателей. На лице молодого человека был написан ужас, ведь для него это была первая артиллерийская атака. Аберкромби протянул ему руку, и когда Стэмфорд коснулся ее, Аберкромби нежно сжал его ладонь, и впервые после той ночи в Лондоне их глаза встретились. Стэмфорд улыбнулся и, казалось, немного успокоился.

Аберкромби был рад, что сумел приободрить влюбленного мальчишку, но теперь сомневался, что когда-нибудь сможет успокоить кого-то еще. И прежде всего себя самого; он боялся, что у него не хватит сил отдать приказ о наступлении и он покроет себя позором. В нем что-то сломалось. Он слышал, что это не редкость среди тех, кто провел год или два на войне. Бывало, смельчаки теряли отвагу. Аберкромби боялся, что именно это с ним и произошло.

Он обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь, а футбольный мяч в горле все рос и рос.

13 Молчание после битвы

Снова наступил вечер. Вечер первого дня Третьей битвы при Ипре, битвы, которой предстояло бушевать последующие два месяца. На первый день генерал Хейг наметил взятие деревушки Пасхендале, находившейся в четырех с половиной милях от британской линии фронта. Однако ценой огромных потерь была пройдена примерно одна миля. И все же это продвижение превосходило почти все предыдущие в этой войне, и Генеральный штаб объявил, что день определенно выдался успешным.

Аберкромби не мог отметить эту маленькую победу, потому что обнаружил, что лишился дара речи. Восемью часами ранее невероятным усилием воли он сумел забыть про мяч в горле и отсчитал вслух последние минуты перед наступлением. Глоток рома, выданного каждому солдату в последние полчаса ожидания, сделал свое дело и расслабил его горло; он сумел дунуть в свисток и пожелать своим людям удачи, а потом первым полез на бруствер.

Но после этого он замолчал.

Он выполнил свой долг и надлежащим порядком повел своих людей на врага, прямо под стихающий пулеметный огонь. Аберкромби получил пару незначительных ран, ничего серьезного, однако большая часть его роты полегла.

С остатками первой британской волны он добрался до немецкой колючей проволоки и, оказавшись в передовых вражеских окопах, участвовал в рукопашной.

Аберкромби достойно сражался, однако сейчас, сидя на полевом перевязочном пункте, до которого с трудом добрался, понял, что выдохся. Он был не в состоянии что-то делать, не мог говорить, едва слышал, и, наблюдая за набившимися в землянку окровавленными людьми, в бинтах и еще нет, он сомневался, сможет ли набраться сил и подойти к офицеру медицинской службы, когда придет его очередь.

— Итак, капитан. С одной стороны, вам повезло а вот с другой — боюсь, нет, — сказал осмотревший его офицер, пока санитар дезинфицировал мелкое пулевое ранение у него на плече. — Повезло вам потому, что, попади эта пуля на пять дюймов левее, вы были бы мертвы, а не повезло, потому что угоди она на три дюйма левее, это обеспечило бы вам отправку на родину. А так, боюсь, завтра вы снова отправитесь в строй.

Но Аберкромби знал, что завтра в строй не встанет. Он взял восковой карандаш, которым врачи отмечали пораженные участки на теле пациента, и написал на своей руке, что не может говорить.

Позднее, задолго до рассвета второго дня Третьей битвы при Ипре, полковник, который всего три дня назад с таким энтузиазмом приветствовал Аберкромби в своем батальоне, стоял рядом с офицером медицинской службы и обсуждал удивительное и печальное развитие событий.

— Видимо, даже герои получают контузии, — сказал он с искренней озабоченностью. — Бедняга, когда он это поймет, ему придется очень тяжело.

Аберкромби отвезли на машине скорой помощи в эвакуационный пункт для раненых, огромную палатку, где десять бригад хирургов и медсестер одновременно пытались разобраться со все увеличивавшимся потоком раненых, которых направляли сюда с фронта. С промежуточных перевязочных пунктов раненые прибывали с отметками, сделанными восковым карандашом. Хирургам приходилось доверять диагнозу своих фронтовых коллег, потому что для более тщательного осмотра времени не было: из каждой раны сочилась сквозь бинты кровь, зараза витала в воздухе и стелилась по полу, и без немедленного вмешательства каждому раненому грозила смерть. Врачи, прежде чем приступить к работе, бросали всего один взгляд на очередного пациента под хлороформом. Королевская медицинская служба гордилась тем, что за третий год войны смогла вернуть почти восемьдесят процентов попавших к ним раненых обратно на фронт или, по крайней мере, на какую-то полезную для военного времени работу. Солдаты и офицеры ворчали, что дела в этой службе идут так хорошо, что только смерть может дать окончательное освобождение от армии.

Аберкромби сидел в углу огромной палатки, в некотором отдалении от кровавого безумия, рядом с другими контужеными пациентами, среди которых был и рядовой Хопкинс, солдат, которого Аберкромби всего два дня назад распорядился привязать к лафету. Они посмотрели друг на друга, но промолчали. Они оба потеряли дар речи.

— Значит, говорить парень не может? — спросил полковник.