Читать книгу "Про что кино? - Елена Колина"

А через несколько минут Смирнова на даче уже не было, он уехал в город.

— Ты же хотел птичек послушать, — выходя вслед за ним на крыльцо, сказала Ольга Алексеевна. Она была так счастлива его возвращению к жизни — ему не нужны птички, ему нужно на работу, — что даже хотела, чтобы он уехал, чтобы в полной мере ощутить свое счастье. И опять вдруг подумала о Боге, подумала «слава Богу» и что где-то она слышала выражение «когда Бог закрывает дверь, он открывает окно», — вот он и открыл окно, вот и нашелся выход, слава Богу… — …А машина? Машину же ты отправил…

— Я дежурную вызвал, вон смотри — подъехала.

Смирнов вызвал дежурную машину — вот это интересно, — как только увидел за воротами Ника. Из этого незначительного факта следует, что это еще вопрос — кто все рассчитал, на чьей стороне победа — спланированная победа. Что же, этот немолодой, вроде бы не быстрый умом, доведенный до отчаяния человек мгновенно понял, что Ник приехал торговаться, и заранее принял решение на любое его предложение согласиться?.. Эти двое мужчин объясняли — или прикрывали — свои решения дочерьми, но дочери были ни при чем, это была очень мужская история — обоим важно было победить.

…Как и говорил Андрей Петрович, после майских праздников прошли аресты — в этот день заместитель Смирнова на работе не появился, лег в больницу с сердечным приступом, — а за арестами последовал вызов в Смольный.

…Из кабинета первого секретаря обкома Смирнов вышел обласканный. «У тебя, Петрович, интересно выходит, как будто не в твоем районе работала преступная группировка, а в твоем районе своевременно раскрыли такое дело. Ну что же, молодец, в соответствии с линией партии разоблачаем теневиков… молодец… Как ты это вывернул, что эта история пошла тебе в плюс?.. Хитер бобер…» — сказал первый.

…«Не могу понять, как получилось, что весь этот кошмар превратился в „своевременное разоблачение“»? — сказала Ольга Алексеевна. Смирнов пожал плечами — да вот как-то так… Думал ли он, выходя от первого, — как?.. Нет. Думать о таких вещах — это по части Ольги Алексеевны, лирика.

…Впрочем, одна лирическая мысль на выходе из кабинета все же была, вот какая: «У Алены с Аришей папаша — ого-го-го!..» И вслед за ней счастливое — Аленочка, его солнышко, птичка, заинька, слава тебе господи, тень ее не коснулась, у нее все хорошо… А больше ни о чем — как избежал позора, как превратил неприятности в победу — не думал. Думал, что ему нужно уничтожить заместителя.

За развитием дела Смирнов, конечно, следил: обвинительное заключение по делу о подпольном производстве в Петроградском районе г. Ленинграда составило более пятидесяти томов. За время следствия Кулакова дважды соединяли с первым секретарем Ленинградского обкома, и после разговора генеральный прокурор — лично — дважды — обещал Кулакова расстрелять, если он не выдаст деньги и ценности. Деньги, лежащие на счетах Сбербанка на предъявителя, Кулаков Н. С. выдал, суммой следствие осталось неудовлетворено. Кулаков утверждал, что это все деньги, — так ли это или же это была только часть, естественно, знал только он. Кулаков Н. С. был осужден — как он и сказал Смирнову, не ошибся ни на год — на двенадцать лет лишения свободы.

Лето

Про другое

Дверь открыл Виталик, в руке у него была бутылка вина, к которой, как было написано в милицейском протоколе, он «постоянно прикладывался». Потом ему вменялось в вину, что был пьян, но он не был пьян, а был возбужден тем особым возбуждением, которое всегда находило на него в компании, особенно радостно и неподвластно булькающим, когда вечеринка была у него дома, — когда он был хозяином вечеринки, его просто несла волна желания насмешить публику. Смешно? Чего изволите, чтобы было смешно?..

Виталик открыл дверь, увидел стоящего на площадке милиционера.

— Шум. Музыка. Шум, музыка после одиннадцати, — сказал милиционер.

— Кто пришел, кто там? — спросил кто-то из гостей и, увидев милиционера в форме, отпрянул, кинув остальным чуть испуганное «милиция…».

— Кто там? Нищий… Н-на хуй нищих! — не раздумывая, сказал Виталик и под общий смех захлопнул дверь перед носом милиционера, благо что нос ему не прищемил. Почти что прищемленный нос тоже потом фигурировал в отчете.

Посмотрим на эту ситуацию со стороны Виталика — в буквальном смысле слова со стороны Виталика — из его прихожей: перед ним тупой мент, в его доме совершенно неуместный, особенно при гостях, и от возбуждения, кривляния-позирования он и брякнул — и тут же забыл. Но если взглянуть с другой стороны, с лестничной площадки: милиционер при исполнении, а перед ним Виталик, аристократически тонкий-нежный, слабо-зеленого цвета, — обозвал его нищим, послал на хуй, захлопнул дверь. Чрезвычайно вызывающе получилось, оскорбительно, тем более что милиционер был свой — Коля-мент из той самой коммуналки с первого этажа, где жила «старая барыня на вате», лимитчик — и Виталика ненавидел лично и как классово чуждый элемент.

Лично — Виталик был ему физически неприятен — самая простая и понятная причина ненависти. Весь он узкий-длинный, узкое худое лицо, длинный нос, узкие плечи, и чувствуется в нем какая-то немужская нервность, чувствительность, возбудимость, и еще — что при этой нервности повлиять на него трудно, он сам по себе, в общем, слишком интеллигентный, сопляк-мозгляк. Все говорят: «Ах, талантливый, ах, артистичный… ах, у него харизма от отца…»

А как классово чуждый элемент — как не ненавидеть, если у мальчишки такая огромная квартира в центре и живет он там один?! И весь июнь, как школу закончил, у него вечеринки, музыка… А двор-то — колодец!..

Никакого навета со стороны соседей не было — у Виталика весь июнь собирались компании, но как говорили, танцевали, топотали, слышно не было, в Толстовском доме толстые стены, а вот громкая музыка во дворе-колодце при настежь открытых в июне окнах действительно звучит нагло так, беззастенчиво, как будто прямо во дворе поставили усилитель.

Вечеринки у Виталика не обязательно были вызывающими. Когда собирались только свои — Алена с Аришей, Лева, Таня, — вечеринки были в разговорном жанре. На этот раз своих никого не было, а пили, шумели, плясали, выглядывали в окна так много чужих, что обалдевшие от шума соседи снизу, не желая вызывать милицию, попросили Колю-мента заглянуть по-соседски и разогнать или хотя бы пугануть распоясавшихся детишек. Соседи снизу на Виталика Светлане стучали, у Виталика с ними было — холодное недоброжелательство, а у Светланы полное понимание. Когда к Виталику неожиданно вселились Лева Резник и Таня Кутельман, она даже отчасти обрадовалась — их ссора с родителями ее не касается, а сами они хорошие еврейские дети, в доме хорошие еврейские разговоры об умном, Виталик в порядке… Но Лева с Таней вскоре вернулись по домам, и с тех пор как Виталик остался один, он словно с цепи сорвался — пьянки-гулянки без конца…

Виталик захлопнул перед Колей-ментом дверь, и вечер пошел как всегда, но через полчаса в квартиру прибыл наряд милиции, и Виталика увезли — вывели из подъезда, под соседский шепоток «а что она хотела, оставила мальчишку одного…» посадили в милицейскую машину и увезли. И только через час вернули, вернули в целости и сохранности, — привезла Светлана. Виталик вышел из ее красных «Жигулей» с видом отшлепанного газетой щенка — не больно, но обидно… А из окна коммуналки на первом этаже Коля-мент в майке, с радостной рожей — ну что, огурец, заработал привод? Официальный привод в милицию означал… плохо, очень плохо для характеристики, для поступления в институт. Светлана в дом не вошла — со двора впихнула в подъезд, сказала «до завтра» зловещим голосом, и не успели еще красные «Жигули» выехать из двора, как Виталик развернулся у лифта и направился в подъезд напротив — к Арише. Где был Аришей укоризненно обсмотрен, обшептан, накормлен, а также благожелательно расспрошен Ольгой Алексеевной о планах на будущее, в общем, был приведен в прежнее, до привода, душевное состояние. Про привод Ольга Алексеевна не знала, да и откуда — она ведь никогда не судачила с кумушками во дворе.