Читать книгу "Узник «Черной Луны» - Сергей Дышев"

Бойцы молча повернулись в сторону врага. Куб уже съехал с дороги и переваливался на кочках, как огромная утка.

– Правее, правее забирай! – вырвалось у Кинаха, и машина действительно стала заворачивать, будто водитель мог услышать командира. – Вот так мы воюем. – Кинах хмуро глянул на меня. – Начинали вообще с охотничьими ружьями. А ты говоришь: оружие положено. Гранатомет тебе подавай.

– Я ничего не говорю, – ответил я. – И не требую.

Терпеть даже намеки я не мог. Дурная война, тупое и бессмысленное наступление, автоматы в похмельных лапах, дикое желание надругаться над противником, окопная грязь и деготная чернота человечьего нутра… Ничего, погранвойска вам покажут, что такое блеск и точность удара.

Я довольно грубо подвинул командира и устремился по окопу. Гранаты колотились в карманах, я отодвигал мешавших бойцов к стенкам, чувствуя на себе раздраженный взгляд Кинаха. Я знал, что он не хочет со мной связываться, что я нервный и загадочный, что мне все по фигу. Возможно, и главная идея приднестровской революции. Единственное, в чем я не хотел разбираться до сих пор.

Куб уже ушел вперед, мне пришлось выскочить из окопа и бежать в открытую. Опоновцы тут же засекли меня и открыли стрельбу. Наверное, они состязались, потому как стреляли по очереди. Но я рухнул на мокрую траву и не поднимал головы. До ложбинки дополз и там, перебежками, до бугра. Оставался еще один бросок – под защиту «КамАЗа»… Почувствовал горький запах – но не запах гари: я уткнулся прямо в полынь. Сломанная, измятая трава горчила, и мне уже не хотелось вставать, хотелось лежать безвольной тушей, слиться с природой, этой крепчайшей, дурманящей травой, самому стать веткой, былинкой, лишайником, плесенью… Я рванул на себя стебель; заметил на руке подсохшую корочку – кровь Опанасенко – и травой стер бурое пятно, чтобы стало горячее. Уже затея моя, глупая, никчемная, нужна была для того, чтобы просто умереть: красиво взмахнув руками в падении или же не очень красиво с конечностями вразлет от взрыва. «Сдохну – и все. Почему-то не в Афганистане, а здесь, у реки, в Молдавии, среди чужих, неизвестных, непонятных мне людей…»

Я наложил на себя крест, приподнялся, сначала под углом, – и рванул. Как дурак. По открытому полю, не видя ничего, кроме прыгающих, вздрагивающих кустов, травы, неба. Через десять метров я нырнул в землю, пули засвистывали воздух, взрывали грунт вокруг меня, и это было гнусно и мерзко.

Железный гроб «Аврора» увидел меня, странно, что увидел, рыча, развернулся и, громыхая, отплевываясь очередями «бу-бу-бу» – заторопился ко мне. Возможно, если не разобрался, – чтоб раздавить.

Бронетранспортеры тоже оживились, почуяв легкую и веселую победу. Странное существо приближалось ко мне, и одновременно сокращалось расстояние между железными машинами. Один из «бэтээров» увяз. Может, водитель был неумехой, а может, просто фортуна не любила молдавский ОПОН. Но чем ей был плох Опанасенко?

«Аврора» все же закрыла мое тело, ее пули не искромсали его вдоль и поперек, – так ничего и не прибавив бы на счет грядущих побед. И не убавив. В громадной тени этого боевого чуда – «Слона республики» я воспрянул и стал готовиться. Я выложил гранаты, которые беззвучно упали на приднестровскую землю, – и земля содрогнулась, потому что я, старший лейтенант запаса, вновь собирался сделать ей больно. Вокруг все грохотало – «Слон республики» вступил в дуэль с бронетранспортерами. Не так уж здорово почувствовать себя секундантом в этой ситуации. Я видел, как треснул и пошел по шву бронелист на «Слоне»; а потом ощутимо затрясся, будто в предсмертной лихорадке, увязнувший в грязи «бэтээр». Беззащитный его бок съежился, отвалился боковой люк, но никто не выполз наружу. Вспыхнуло пламя, что-то захрустело, стали взрываться патроны. Один из опоновцев пытался подползти к пылающей машине, но был срезан выстрелом.

– Отлично! – крикнул я и собрал свои гранаты, потому что «Аврора-Слон» двинулась дальше, хорошо уминая поле боя. Я думал: мы со «Слоном» грамотно бьем во фланг. И хоть я не сделал ни одного выстрела, зато извазюкался просто героически, граната мертвяще холодила ладонь, и я переползал, забыв, что второй бронетранспортер был жив, рычал, вплетая свое недовольство в военную какофонию звуков; он почему-то не стрелял, возможно, у него закончился боекомплект, теперь он был просто железным шкафом на колесах.

Но я забыл закон, старое правило: на войне и шкафы могут стрелять.

«Бэтээр» сверкнул белым огнем-жалом, страшный удар тряхнул меня, я понял, что погибаю, но в последнее мгновение успел сообразить, что огненная струя прошла рядом, ее приняла израненная земля. Оглушенный, с песком в глазах, я не увидел, что смертоносный импульс нашел и другую цель. Пальцы еще рвали землю, комкали траву, а нутром я уже почувствовал: гигант, который меня защищал своим телом, смертельно ранен. Я поднял запорошенные глаза. Лобовая броня была выломана кулаком крупного калибра, вырвана со швом, места сварки растрескались, броневые листы с рваными отверстиями, казалось, готовы вот-вот рассыпаться.

Через трещины между листами стекала кровь. Густая красная струйка с запахом машинного масла и бензина. Чья это была кровь: человека, машины – все слилось в роковой смертельной точке. Все соединилось в последнее мгновение: железо и хрупкая плоть. Я встал, меня повело в сторону, я ухватил ручку дверцы, стал рвать ее на себя, она не поддавалась, я ударил плечом, навалился, снова рванул. На меня рухнул Григорий. На побелевшем лице остановились глаза. Он был в шоке, пытался встать с земли, я уложил его, он не сопротивлялся, вздрагивал крупно, всем телом и выл на одной ноте: «ы-ы-ы…» Я заглянул внутрь: спасать было нечего, от пулеметчика осталось изрубленное месиво. Машина горела, я успел вытащить автомат Григория и отскочить. Через несколько секунд раздался взрыв. Меня опалило волной, тугой и жаркой, горела земля. Я отполз в сторону и увидел, как перебежками, взбодренные гибелью «Авроры», приближаются опоновцы. Наверное, они хотели взять кого-то живым.

Я вдавился в землю, вытащил гранаты, подтянул поближе автомат. Самые смелые были метрах в двадцати от меня. «Жаль, что я никогда не попью с вами вина, – подумал я. – Все же в иной ситуации, лет пять назад, могли сидеть за одним столом…» Вот такие хорошие и человеколюбивые мысли роились у меня в голове, когда я разгибал усики чеки гранаты. Потом одну за другой я запустил их в сторону представителей некогда братской социалистической республики. Взрывы прогрохотали как хорошо отрепетированные, вроде маленького минометного наступления. Больно было слышать, как они кричали. Уцелевшие начали поливать меня автоматным душем, но я перекатился на манер колбасы под укрытие горящей «Авроры». Тут меня хорошо поддержали наши; опоновцы еще постреляли для порядку и перебежками отошли обратно. Бронетранспортер, сердито воркуя и хрипя передачами, тоже потащился вслед за пехотой.

Я прополз двадцать метров, подобрал три автомата. Двое опоновцев уже не дышали, а третий стонал: осколок угодил ему в живот. Хотел я его добить, чтоб не мучился, но потом передумал. Вдруг это вызовет международные осложнения, попробуй докажи свой гуманизм – обязательно пришьют зверства над ранеными. Так я решил, хоть все это гнусно.