Читать книгу "Месть в конверте - Фридрих Незнанский"

— Проходите, Георгий Федорович, садитесь. — Георгий Федорович? После стольких месяцев Жоры и Жорочки? — Садитесь и рассказывайте.

— О чем рассказывать, Андрей Васильевич?

— Георгий Федорович, мы ведь тут не в игрушки играем. А если вы вдруг что-то недопонимаете, позволю себе напомнить: вы беседуете с сотрудником Комитета государственной безопасности СССР, кстати, вам прекрасно известно мое воинское звание.

— Извините, товарищ майор. — Немигающий взгляд и твердая жесткая настойчивость Завалишина давили, гипнотизировали; вероятно, именно так человек чувствует себя в упругих, пружинистых и безжалостных объятиях какой-нибудь анаконды. — Но я, честное слово…

— Это ваша анкета, товарищ Жаворонков? Заполнена вашей рукой и заверена вашей подписью?

Завалишин ловко, с полупереворотом метнул по полированной поверхности стола несколько скрепленных листков. Красной «птичкой» был помечен пункт: «Были ли ваши родственники в плену, на временно оккупированных территориях, на принудительных работах в Германии?» Решительное георгиевское «нет» было обведено тем же красным карандашом.

— Андр… Товарищ майор, но мои родители…

— Биографии ваших родителей, Георгий Федорович, достойны восхищения. Это биографии настоящих советских патриотов. Нас радует и то, что ваш младший брат, достаточно уже покуролесивший, несмотря на свой юный возраст, наконец-то, кажется, взялся за ум. — Лешка за последний год действительно как-то очень посерьезнел, повзрослел и настойчиво обивал пороги военкомата, добиваясь направления в одно из училищ бронетанковых войск. — Но почему же в этом очень важном пункте вы не сочли необходимым сообщить правду, а именно что ваш родной дядя, Семен Александрович Жаворонков, был взят в плен под Харьковом, более двух лет провел в различных лагерях военнопленных, бежал, участвовал в итальянском сопротивлении, а после войны категорически отказался вернуться на родину?

Заранее продуманная и выверенная тирада «товарища майора», произнесенная сдержанным, внушительным, «государственным» тоном, произвела тот самый эффект, на который она и была рассчитана: испуг, растерянность, смятение собеседника. Как хладнокровный и бесчувственный энтомолог, наблюдающий за последними трепыханиями крылышек насаженной на булавку бабочки, майор Завалишин с удовольствием вглядывался в пошедшее красными пятнами лицо Жаворонкова. Пусть эта победа была слишком мизерной — подумаешь, сопляк-студент! — но это была победа, это было ощущение схваченной «за живое» человеческой судьбы, властное и безграничное распоряжение чужой жизнью; это грело, радовало, будоражило кровь.

— Товарищ майор… Андрей Васильевич… но у нас в семье никогда…

— Георгий, речь не идет о том, обсуждалась у вас в семье судьба этого человека или нет. Речь о другом: вы, именно вы, а не кто-то еще из вашей семьи, знали о существовании у вас очень близкого родственника, пусть и неизвестного вам лично?

— Нет, то есть да, что-то смутное, краем уха, я, конечно, слышал…

— А почему же об этом «смутном» вы не сообщили нам?

— Но я полагал…

— Полагать и принимать решения — наша забота, товарищ Жаворонков. А ваша обязанность, заполняя документы для Комитета государственной безопасности, честно и добросовестно сообщить все факты своей биографии и все обстоятельства, касающиеся ваших ближайших родственников.

— Я должен поговорить с отцом!

— А вот этого делать как раз не следует. Мы проверили все обстоятельства, и нам известно, что ваш отец действительно давно прервал свои отношения с братом и все эти годы не имел с ним никаких контактов. Но родственные конфликты, даже по прошествии десятилетий, — явление достаточно болезненное. И заставлять вашего отца, заслуженного ветерана войны, вновь переживать эти застарелые семейные неурядицы — просто негуманно, а главное, нецелесообразно. К его брату, а к вашему дяде, Семену Жаворонкову, мы, к вашему счастью, не имеем никаких серьезных претензий. Известно, что в плен он попал в бессознательном состоянии после тяжелого ранения, что в плену вел себя достойно, не поддаваясь ни на какие антисоветские провокации, что после побега из плена сражался с врагами отважно и мужественно. Вот разве что в вопросе возвращения на родину… Ну время тогда было сложное — мы это прекрасно понимаем — многие оказались под влиянием лживой антисоветской пропаганды и не всегда умели ей достойно противостоять. Ваш дядя оказался, увы, в числе таких «заблудших» душ, но врагом нашего государства он никогда не был, а поэтому никаких серьезных обвинений в его адрес мы никогда не выдвигали и наблюдение за ним давно сняли.

Лукавил, ох лукавил товарищ майор Андрей Васильевич Завалишин. Уж ему-то было прекрасно известно, что итальянский партизан Симон, он же старший сержант Красной армии Семен Жаворонков, по собственному настойчивому требованию был отправлен на родину одним из первых транспортов и что его бессловесная тень ушла в небытие вовсе не на альпийских лугах или в долине реки Роны, а в лагерях НКВД под Воркутой.

Майор держал многозначительную мхатовскую паузу. Молчал и Георгий. После всего уже сказанного предположить, в какую сторону направится дальнейший разговор, было довольно трудно; самое время помолчать и сосредоточиться.

— Да, Георгий, завидую я вам, молодым! — На чело майора начало наплывать привычное, показно-доброжелательное отеческое выражение. — Завидую времени, в котором вы начинаете свою сознательную, взрослую жизнь, его сдержанности, терпимости, демократичности. Позволил бы я себе в годы своей молодости допускать такие выкрутасы, которые тебе сегодня так легко сходят с рук! Но учти: и сегодня с тобой разговаривали бы совсем в другом тоне, если бы не мое доброе к тебе отношение. Но я — и ты должен это понимать — прикрываю твои огрехи не только из-за хорошего отношения к тебе — это было бы служебным преступлением, а на это никогда не пойдет ни один настоящий чекист, — я просто очень верю в тебя, верю, что ты в конце концов переболеешь юношеским легкомыслием и научишься серьезно продумывать каждое свое слово и действие. Не разочаруй меня, Георгий! Ладно, тебе есть над чем поразмыслить. А сейчас — свободен, ступай.

Результатом проведенной беседы майор Завалишин был очень доволен. Уж теперь-то — он был в этом убежден — достаточно слабохарактерный, а возможно, где-то даже и рефлектирующий студентик был взят им, что называется, «с потрохами», теперь при всех вопросах, сомнениях, жизненных сложностях у Георгия Жаворонкова один путь — к «папе» Завалишину, чего, в общем-то, и добивался в конечном счете внешне неприметный и невзрачный, но необыкновенно властолюбивый и амбициозный гэбэшный майор.

Доволен был и Георгий. Правда, это было довольство совершенно другого рода: унес ноги — и слава богу! То, что он волею судьбы оказался вовлеченным в какие-то очень серьезные «игры», с одной стороны, радовало и увлекало. Но если посмотреть с другой стороны… Цепкий и пристальный взгляд, сопровождавший отныне каждый его шаг, — а вездесущесть этого взгляда была ему очень наглядно продемонстрирована — действовал все-таки как-то угнетающе, хотелось встряхнуться, отбросить от себя, освободиться… Но Георгий, надо отдать ему должное, уже тогда очень хорошо понимал: освободиться от этих уз ему не удастся никогда!