Читать книгу "Призрак уходит - Филип Рот"

— И как же давние хьюстонские богачи отнеслись к вашему еврейству?

— В восторг не пришли. Мать Джейми просто плакала. Отец оттянулся по полной программе. Когда Джейми приехала с сообщением о нашей помолвке, закрыл лицо руками и потом делал это при каждом упоминании моего имени. Вернувшись на восток, она слала ему электронные письма, а он не отвечал, намеренно хранил молчание по три-четыре недели кряду. Она каждый час проверяла почту, но писем не было. Этот субъект — прирожденный тиран. Полная противоположность нормальному отцу. Эгоистичный, бесчувственный, вспыльчивый. Непредсказуем, фуб до мозга костей. Только подумайте: не отвечая на письма, он старался сломить ее волю, играл на дочерней преданности, хотел вызвать в ней чувство вины. Стремился раздавить ее. Ну и меня, конечно. В глаза меня не видел, но стремился к этому. А раньше никто, ни разу не пытался причинить мне зло. Насколько мне известно, мистер Цукерман, никто! А этот мерзавец считал себя обязанным причинить зло человеку, которого полюбила дочь. Джейми — хорошая, очень хорошая дочь, она старалась любить его — человека, упорно отказывавшегося от любого диалога, — старалась изо всех сил, хотя и ненавидела за измены матери, за его политические взгляды, за чванных, правого толка друзей. После одной из трехнедельных пауз он наконец присылает имейл: «Я люблю тебя, милочка, но принять этого молодого человека не могу». Но Джейми Логан не занимать ни чувства собственного достоинства, ни выдержки, и, хотя деньги в руках отца и он прозрачно намекает, что, выйдя замуж за еврея, она лишится всего, Джейми выдерживает атаку. Она сумела выстоять, и сукин сын оказался перед дилеммой: сунуть в карман свои претензии и принять меня или лишиться своей обожаемой дочки-отличницы. Менее стойкая девушка двадцати пяти лет, лишенная храбрости и независимости Джейми, сдалась бы под таким натиском. Но Джейми в избытке владеет этими качествами. В Джейми нет червоточины, она презирает интриги, у нее развито чувство чести, и она никогда не смирится с тем, что ей кажется недостойным. Джейми — супер. Она сказала: «Я люблю тебя, хочу тебя и не буду рабой его баксов». Она объявила ему почти прямым текстом, чтобы он подавился своими деньгами, и в результате это она раздавила его. Поверьте, мистер Цукерман, их борьба была захватывающим зрелищем. Хотя, казалось, папаша мог бы и легче смириться с тем, что Джейми поддерживает отношения с еврейской молодежью. В последнее время евреев уже принимают в тамошний загородный клуб — в клуб принимают как в школу или университет. Дело немыслимое во времена деда Джейми, да и позднее, еще лет пятнадцать назад. Перемены совсем недавние. То, что евреям и черным разрешено учиться в Кинкейде, тоже сравнительно недавнее завоевание. Джейми дружила в школе с еврейскими девочками. Легко представить, как это нравилось отцу-громовержцу! Но девочки были способные, умные и не скрывали ради популярности в компании своей любви к книгам. Брат одной из подружек Джейми, Нельсон Спейлман, учился в другой престижной школе Хьюстона, в Сент-Джоне, и около двух лет — вплоть до отъезда в Принстон, когда ей оставался еще год в Кинкейде, — был ее парнем. Джейми очень серьезно занималась, хотя и жила в закрытом кругу, среди тех, кто прежде всего озабочен светским статусом. Кинкейд — одна из тех школ, где голос футбольной команды определяет кандидатуру королевы бала, а девочкам нельзя встречаться с ребятами из обычных школ — только с парнями из Кинкейда или Сент-Джона. А кинкейдские парни увлекаются гоночными машинами, охотятся, следят за спортивными матчами, стремятся в Юту и довольно-таки крепко пьют, хотя родители этого вроде как и не видят.

— Вы многое знаете о ее школе. И ее городе.

— Да, это меня завораживает, — признался он со смехом. — Серьезно. Я рабски привязан к прошлому Джейми.

— А встречаясь с другими девушками, до Джейми, вы этого не испытывали?

— Никогда.

— Что ж, это мотив для женитьбы. Не хуже любого другого.

— О! — шутливо откликнулся он. — Есть еще несколько мотивов.

— Могу себе представить.

— Я горжусь ею. Все время. Знаете, как она повела себя четыре года назад, когда ее сестра Джесси, та самая отчаянная старшая сестра, была в последней стадии болезни Лу Герига? Собрала вещи, села в самолет на Хьюстон и до конца ухаживала за Джесси. Пять жутких, горьких месяцев круглые сутки проводила у ее постели, в то время как я оставался здесь, в Нью-Йорке. Эта болезнь чудовищна. Обычно настигает тех, кому за пятьдесят. Но Джесси было всего тридцать, когда вдруг появилась слабость в конечностях, и через некоторое время ей поставили этот диагноз. С ходом времени отмирают все нервные клетки, обеспечивающие движение, но мозг продолжает функционировать и больной ясно осознает, что стал живым трупом. Под конец Джесси могла шевелить только веками. Так и разговаривала с Джейми — моргая. Пять месяцев Джейми была рядом с ней. Спала в ее комнате на кушетке. Мать впала в депрессию уже на ранней стадии и ничем не могла помочь, а отец был верен себе: полностью отмежевался от дочки, чья смертельная болезнь причиняла ему неудобства. Не проявлял никакой заботы, вообще не входил в комнату — ни слова отцовского утешения, не говоря уж о ласковом прикосновении и поцелуе. Нет, он по-прежнему делал деньги, как будто других проблем в семье не было. А его младшая, двадцатишестилетняя, дочь все это время, как могла, облегчала своей тридцатичетырехлетней сестре неминуемо близившийся уход из жизни. Но вечером накануне кончины Джессики они с Джейми сидели на кухне, где им накрыли ужин, и он вдруг сломался и зарыдал как ребенок. Прижался к Джейми, ища у нее защиты, и знаете, что сказал? «Лучше бы на ее месте был я». А знаете, что сказала Джейми? «Да, лучше бы это был ты». Вот эту девушку я полюбил, на этой девушке женился. В этом вся Джейми.

Войдя с пакетами в руках, Джейми выпалила с порога:

— Услышала от кого-то на улице: в Огайо дело скверно.

— Я только что говорил с Ником, — откликнулся Билли. — Победа Керри в Огайо уже обеспечена.

— Не знаю, как я стану жить, если к власти опять придет Буш, — заговорила, обернувшись ко мне, Джейми. — Это будет конец политической жизни. Ведь они ненавидят либерализм. Ужасно. Не думаю, что смогу выдержать.

Она торопливо выплескивала слова. Билли взял у нее пакеты и вышел в кухню разобраться с покупками.

— Механизм власти, доставшийся нам в наследство, гибок, — вставил я. — И это просто удивительно, как много трудностей мы можем выдержать.

Я попытался смягчить ситуацию, но только разжег ее гнев. Приняв мои слова за возражение, она едва не выкрикнула:

— А вам уже случалось проходить такие выборы? Настолько важные?

— Бывало. Но за этими я не следил.

— Не следили?

— В прошлый раз я сказал вам, что не слежу за политикой.

— И вам безразлично, кто победит. — Она враждебно посмотрела на меня, осуждая сознательно выбранное отчуждение.

— Я этого не говорил.

— Кошмарная злобная свора, — проговорила она, эхом повторяя слова мужа. — Я знаю их. Выросла в их окружении. Если они победят, это будет не только позор, а, может быть, и трагедия. В этой стране поворот вправо означает сдвиг от политики к так называемой нравственности — их нравственности. Страх перед сексом и Богом. Ксенофобия. Засилье полной нетерпимости…