Читать книгу "Осколки под стеклом - Евгения Мелемина"

Тащиться на гребень Запределья Крису не хотелось. Не любил он эту грань, на которой смогли ужиться только те, кто выбрал профессию проводника — самые хитрые, самые изворотливые.

Прежние Искусители, генераторы идей, каждого из которых сейчас с распростертыми объятиями приняли бы на должность креатора.

Вся деятельность Искусителей раньше сводилась к тому, что они шлялись по городу и выдавали различные «если». А что будет, если рыбы выйдут на сушу? А что будет, если поставить животных на две ноги? А что будет, если вдруг животные начнут разговаривать?

В трезвом уме и здравой памяти ни один Вершитель не занялся бы экспериментами подобного рода, но Искусители умели преподнести свою идею в самом выгодном свете.

Ну почему бы рыбам не выйти на сушу, ныли они, бродя за Вершителями. Ну, подумайте… Это же будет интересно. А то столько пустого места пропадает зря… И вообще, забавно будет посмотреть, что получится.

Таким примерно образом Крис и познакомился с Кельше. Ранним утром, когда умытое золотом солнце налилось алым, а потом превратилось в розовое, к нему явился тонкий взлохмаченный и бледный Искуситель с лихорадочными пятнами на щеках и нервно свивающимися в различные узлы длинными пальцами.

— А что, если… — начал он, глядя куда-то в угол.

— А почему ко мне? — искренне удивился Крис.

— А кто еще такое сделает? — так же искренне удивился Искуситель.

А что, если дать им право выбора, сказал тогда Кельше, и Крис заинтересовался.

Представь, торопливо объяснял Кельше, бегая по зале и то и дело корча гримаски — его подвижное лицо ходило ходуном. Представь — они будут решать! Решать! Это значит, что мы узнаем их истинное наполнение, их суть. А может быть… Кельше останавливался, озадаченный новой идеей. А может быть, говорил он, право выбора и станет родоначальником этой сути. Они перестанут нуждаться в нас так, как нуждаются сейчас. Они будут развиваться свободно, самостоятельно, быстро. Право выбора — как последний штрих на завершенной живой картине. Все, что нам останется делать, — это повесить ее на стену и за трапезой и молодым вином наблюдать за тем, как расцветают на этой картине новые цвета и линии…

Пожалуйста, убеждал Кельше, подобного еще не было, такого еще никогда не было!.. Давайте попробуем.

Кельше знал, к кому обращаться: кроме Криса, никто не взялся бы за подобные вещи, и никто не смог бы вложиться так, чтобы воплотить идею в жизнь.

С ним первым Крис и попрощался тогда, когда покидал город.

— А что, если… — сказал он Кельше.

Кельше виновато опустил глаза. Его длинные пальцы сомкнулись в плетеную корзиночку.

— Что, если я уйду и сюда больше не вернусь? — спросил Крис.

В руках у него стыло последнее золотое яблоко, туманное, с прозрачными росинками на гладких боках.

— Держи. — Он протянул яблоко Кельше, и тот принял его в корзиночку пальцев.

— Мне хочется дать тебе совет, — негромко сказал Кельше. — Не забирай с собой все, что имеешь. Слишком большой соблазн. Иначе не выдержишь — вмешаешься… я же тебя знаю.

В прихожей Крис снял трубку с рычажков, сказал ровным голосом:

— Здравствуйте, я Криспер Хайне, ваше сообщение можете оставить после сигнала. Ваша просьба будет рассмотрена и выполнена в течение тридцати шести часов. Назовите ваше имя, возраст и причину смерти. Я прошу прощения за причиненные неудобства.

Когда он положил трубку, в квартире стало так тихо, что стало ясно — Крис давно уже разучился дышать.

Ночью снова похолодало. На асфальте лежала крупная снежная крупа. Черные росчерки ветвей поймали фиолетовое небо в сеть. Картонные макеты домов с торопливо вклеенными прямоугольниками оконной фольги угасали один за другим. Где-то торопливо лаяли псы.

Крис пошел мимо спящих магазинов, под арки неведомо как уцелевших в городе елей и вышел на дорогу, залитую масляным желтым светом фонарей.

Фонари периметром окружали маленькую площадь. На железных древках висели опавшие разноцветные полотнища флагов. Город готовился к празднику, и днем разноцветье флагов волновалось на свежем ветру. Ночью они спали.

В центре аллеи, окруженной скамьями на изогнутых драконьих лапах, лежал мраморный, грубо высеченный кус памятника. Под розоватым мрамором была прибита табличка с перечислением имен и заслуг, стыло несколько тощих гвоздик.

В урнах вокруг блестели алюминиевые бока банок, но людей нигде не было видно.

Серая узорная плитка под ногами слизывала эхо шагов, и Крис остановился, чтобы не ощущать вязкости и жадности этого места.

Парки и площади почти всегда находились там, где им находиться было не положено, и людям давно пора было это понять, но они с упорством и настойчивостью закатывали в асфальт и бетон то, о чем должны были помнить всегда.

— Это опасное время для встреч, — тихо сказал подошедший Игорек. — Введен комендантский час. Я дошел сюда только потому, что чувствовал людей и обходил их.

Он помолчал немного, потоптался на месте. — Морозит… Все на костях…

— Да, — сказал Крис, внимательно глядя на небо. Там, вращаясь, входила в острую звездную вилку неприметная голубоватая точка. — Не волнуйся, Игорь. Если ты умрешь, мир останется на своем месте.

Игорек тоже запрокинул голову и показал звездам бледное мальчишеское лицо.

— Я закрыл глаза, — сказал он, — и мир исчез.

— Мне жаль, — мягко ответил Крис, — но так уж все устроено.

Голубая искристая точка попала в перекрестье холодного созвездия.

Повеяло северным ветром.

— Пойдем, — пригласил Крис, — здесь и впрямь ноги к земле прилипают.

— Я поссорился с мамой, — произнес Игорек. — А ты оставил свой телефон.

— Должен же у меня быть выходной.

Ветер взметнул разноцветные флаги. Желтые фонари светили ровно, уверенно освещая пустую площадь, розовый мраморный памятник и скамьи на драконьих лапах.

Крис пропустил Игорька вперед, точно зная, что он найдет единственно верный путь в стеклянном лабиринте, в котором их, этих полупрозрачных водянистых путей, было тысячи.

Он не ошибся. Игорек вовсе не обратил внимания на спутанность переходов, арок и лестниц. Он просто шел, глубоко засунув руки в карманы светлой куртки, опустив светловолосую коротко стриженную голову.

Это значило только одно — он понимает, что, придя сюда, согласился умереть. Стеклянный тонкий пол гнулся и потрескивал под ногами. Голубоватые стены то сужались, то расходились вновь, рассыпаясь в веера залов и балконов. Толстые колонны, поддерживающие свод, помутнели, но внутри них по-прежнему горели звезды.

Это был старый перегонный путь — для прежних душ, для прежних тел погибших и умерших. В конце каждого коридора с музыкой раскрывались врата, и Запределье принимало гостей.