Читать книгу "Город живых - Денис Игоревич Григорюк"

рассказал всё, что чувствовал в тот момент, поняли бы они меня? Скорее всего – посочувствовали. Опустили бы грустные взгляды в землю. Но им было куда интереснее рассмотреть последствия боев: разрушенные монументы, ногу памятника, дыры на окаменевших лицах защитников Саур-Могилы во времена Великой Отечественной войны.

И только журналист, казалось, меня понимал. Я видел, как внимательно он слушал меня. Он не говорил заезженными шаблонами. Можно было подумать, что не все потеряно. Вот он – адекватный человек. Мы же думали, что всё. Там пропасть. Непонимание. Невежество. Глупость и наивность. Враньё. Но я ошибался. Передо мной стоял живой пример. С ним было легко говорить. Мы были на одной волне. Хотя он и был сторонником единства страны. Я в неё больше не верил. После лета 2014-го. Не мог поверить, что эта страна способна любить. Это больше не страна – это государство. Тоталитарное и жестокое. Государство-маньяк, убивающее своих граждан и радуясь каждой смерти, как ребенок на детском празднике. Вакханалия при виде смерти. Кровь – живительный сок для государства. Оно строилось на костях. И я не верил, что оно может устоять.

Дима верил, что он способен что-то изменить. Тогда я узнал, что он приехал на Донбасс не просто рассказывать украинцам правду о войне на Донбассе, но и попытаться помирить враждующие стороны. Миротворец. Это было слишком наивно. Мне было тяжело проникнуться этой идеей. Да, я мог ему рассказать о боях за Саур-Могилу, о гибели мирных жителей, о залпах «Града», автоматных очередях и горе трупов. Он послушал меня. Понял в той степени, насколько это возможно. По крайней мере, он был единственный искренний в киевской делегации. Он не был твердолобым, как пожилой режиссёр, который меня пытался убедить в своей значимости, опыте. Он рассказывал истории о Донбассе, о казаках и прочем, что я мог прочесть на любом украинском интернет-ресурсе. Набор штампов и самовлюбленность. Уверенность в своей правоте и отсутствие возможности услышать другого. Я и не хотел его переубеждать. Пусть живет в своем мире.

Минивэн вернул меня назад. Я пожал руки всем сидящим в автобусе.

– Мне было приятно с тобой пообщаться. Ты сказал прекрасные слова. Я, наверно, продлю свою командировку. Хочу снять больше сюжетов. Спасибо тебе, – сказал, пожимая мне руку, Филимонов.

Я видел в нём искренность и жажду правды. Он хотел узнать, что происходит на Донбассе. И он остался в Донецке. Тогда я подумал, что ещё не все потеряно. Если один услышал, то и остальные когда-то поймут. Или нет. Но я был рад, что ошибался. Мне хотелось продолжать верить в человечность. Война и так забрала слишком много. Но вера умирает последней. И всё же и она умирает.

Глава 8

Освобождение

Перекресток. Я прохожу по «зебре», а под ногами свежие следы от гусениц бегут на север. Последние несколько дней становилось хуже. Намного. Война шла. Весь город слышал её шаги. Будто великан, она топтала северные окраины города. Каждый шаг всё громче. Глухо. Топот больших ножищ. Она приближалась. Это чувство не покидало весь город с середины декабря. Перемирие оставалось только на бумаге. Мы готовились к обострению. Но оно всё не наступало. Полтора месяца ожидания. Я перестал верить прогнозам. Военные прогнозы ничем не отличаются от синоптических. Они также редко сбываются.

Я смотрел вдаль. Туда, куда уводили недавно оставленные следы. Где-то там сейчас шла война. Скрытая. Она совершенно не похожа на ту, что показывают в фильмах. Нет героических старшин, которые срываются с места и несутся в сторону вражеских окопов. Это не значит, что героев нет. Невероятные поступки совершают самоотверженные солдаты, да только подвиги останутся незамеченными. Потому что войны нет. Для общественности её не существует. Документы подписаны, значит, люди на фронте не гибнут. Значит, снаряды не падают на головы безоружным дончанам. Ночью спокойно и темно. И всё это ложь.

Мы сообщали об обстрелах. Ежедневно. Выкладывали видеосвидетельства применения украинской стороной тяжелой артиллерии. Но мир был глух, слеп и нем. Казалось, нас не существует. Мы невидимки. Или мы мертвы для всех. Нет ужаса. Нет горя. Но не для нас.

Я сидел у монитора. Вернулся с работы и лениво пил остывший чай. Я устал. Глаза были красными и влажными. А внутри огонь. Там, где душа, сейчас пылало пламя. Оно обжигало всё внутри. Боль. Страх. Сострадание. Невыносимость. И всё это перебивает неистовая ненависть. Гнев сжимал кулаки. Зубы скрежетали. Бессилие. Я не мог ничего сделать. Только молча наблюдать за тем, как мой город уничтожают. Последний удар в спину, сердце, под дых – лицемерие. Оно присуще любой войне. Особенно в гражданскую войну. Об этом легко говорить. Это легко констатировать, пожимая плечами утверждать: «бывает». Совершенно другое – ощущать его.

На экране сменялись картинки. Быстро. Вспышки света. Ещё быстрее. Новогодняя гирлянда. Огоньки сменяются тут и там. Красные. Желтые. Ярче. Ещё ярче. Ближе. И дальше. На переднем плане машины спешно покидают место обстрела. Знаменитое информационное агентство установило камеру наблюдения, чтобы фиксировать обстрел. На небе – звездопад. Небеса обрушились. «Снова. Всё повторяется…» – эхом отбивается в подсознании. Обжигающие слезы бегут по небритым щекам. Маленькие волоски разрезают капли, и они падают в чашку с чаем. В следующий миг – Париж. Центр Европы. Той далекой, где тихо и спокойно. Где человеческие жизни имеют цену. Высокую. Где убийство – преступление, а не жестокая статистика. Мировые лидеры идут скорбным шествием. Позади миллионы людей с табличками. Черными. Траурными. Но оплакивают они не нас. Не тех, кого стирают с лица земли прямо сейчас. В данную секунду. Весь мир вместе с Францией, где убили десяток журналистов за их невежество. Я бы прошел мимо, если бы не наткнулся на видео с украинским президентом. Он стоял с такой же скорбной табличкой. Он был грустен. Серое лицо. Обвисшие щеки. Печальный взгляд. Лампадка в руках. Рядом его семья и первые лица страны. Сопереживают. А в это время его армия утюжит северные окраины Донецка. Старики, женщины и дети – ничто. Прах. Пыль. Их не существует для цивилизованного мира.

И не нашлось в целом мире и капли для Донбасса. Лицемерно стояли люди. У них были две руки, две ноги. Они ничем не отличались от нас. На них была дорогая одежда. За ними приезжали водители и охраняли лучшие наёмники. Их жизни имели значение. Наши – нет. От их решения зависит – будешь ты жить или нет. За окном продолжала свой марш война. Снова бум-бум. Глухой грохот.