Читать книгу "Инспекция. Число Ревекки - Оксана Кириллова"

совершенно очевидна, собственно, граф Чиано ее и не скрывал – он пишет, что к тому моменту, когда итальянскому народу будет объявлено о союзе с Германией, среди итальянцев должны быть в достаточной степени возбуждены антифранцузские чувства. Это было необходимо, чтобы непопулярный союз с немцами был принят в народе хотя бы с некой долей благосклонности. Перед нами классический пример искусственного создания образа врага на нужды дня. И уже девятнадцатого января того же года мы видим запись, которая демонстрирует, что миссия завершена успешно, – преподаватель вновь раскрыл свой толстый блокнот. – «Итальянцы уже ненавидят Францию, но дуче имеет намерение в течение ближайших месяцев усилить эту ненависть до предела»[33].

Он поднял голову и заложил руку с блокнотом за спину.

– Итак, образ продан, народ ненавидит другой народ. После этого следует быстро переходить к следующему этапу этого процесса. Ненависть нужно трансформировать в страх, верно? Теперь в карикатурах не просто свиньи, но свиньи, растлевающие твоих детей, Мария. Не просто тараканы, но тараканы, отбирающие твой заработок, Виктор. Не просто крысы, но крысы, сосущие твою кровь, Агата. И вот тот, кто еще вчера был не способен ударить, сегодня забивает врага палкой до смерти. Коллективный разум, попавший под влияние пропагандистского психоза, способен на страшные вещи, и война – это малое, что он способен зачать на радость тем, кто управляет этим психозом. Под влиянием этого искусственно взращенного страха и ненависти даже самые воспитанные будут рушить то, что цивилизация строила веками, – все во имя уничтожения «врага».

В руках его неожиданно оказалась гладко полированная монета. Никто не заметил, откуда он ее вытащил. Ловко перекатывая ее между костяшками пальцев, преподаватель принялся расхаживать перед первым рядом.

– Убедить людей в том, что они одурачены, гораздо сложнее, чем действительно одурачить их. Ведь мы думаем, что никогда не станем легкой добычей лозунгов и хитрой тактики массового подчинения. Но если и нас подвергнуть соответствующей обработке, что одержит верх – наша подлинная сущность или сила этого влияния? Будем ли мы способны действовать осознанно, а значит, разумно, используя собственное критическое мышление?

На него выжидающе смотрели тридцать пар глаз.

– Вот вам данность: в Турции уничтожено почти полтора миллиона армян, в Европе – почти шесть миллионов евреев и поляков, в Китае режим Мао Цзэдуна убил тридцать миллионов, режим красных кхмеров в Камбодже – без малого три миллиона. Вьетнам, американская резня в Милай – шесть сотен мирных жителей, из них двести детей и младенцев. Тибет, китайская оккупация – около миллиона тибетцев. Сербская республика, резня в Сребренице – более восьми тысяч, дети в том числе. СССР, период Большого террора – расстреляно без малого семьсот тысяч. Это, как вы видите, лишь беглое описание одного века. Прошлого века. Цивилизованного – в общепринятом понимании. И только то, что стало достоянием общественности. В зависимости от веяний времени и действующего политического курса эти цифры регулярно пересматриваются в ту или другую сторону, поэтому я озвучил усредненные оценки. Но факт того, что это было, сложно отрицать. Так что, все, кто принимал участие в убийствах и насилии, были слабоумными идиотами, которые не способны мыслить критически?

Монета продолжала ловко перескакивать с пальца на палец. Студенты, сидящие на первом ряду, напряженно следили за ней и за мыслью преподавателя. И тут он вдруг вскинул руку, подбросив монетку, и подхватил ее в воздухе. Затем снова уставился на аудиторию прямым неудобным взглядом.

– Вряд ли. Это были всего лишь люди, которые не заметили влияния извне. Казалось бы, учитывая историю человеческую, весь наш бэкграунд последнего столетия, это не должно больше работать. Но это работает. Стабильно. В этом вся парадоксальность ситуации. Ну а если все будет сделано правильно, то те, кто не поддался этому влиянию или программированию, как вам удобнее, будут… – преподаватель отвернулся и опять посмотрел в окно с таким заинтересованным видом, будто увидел там что-то любопытное, – …будут молчать. – И он улыбнулся, но на сей раз его широкой улыбки никто не видел.

Один из студентов с третьего ряда демонстративно пожал плечами. Но преподаватель его не замечал. Тогда студент достаточно громко хмыкнул.

– Вы хотели что-то сказать?

Стремительно обернувшись, преподаватель остановил взгляд на высоком, чуть сутулящемся студенте с третьего ряда. Тот кивнул и увлеченно подался всем корпусом вперед:

– Вот вы сказали. Кхм. Я про молчащих. А если это банальное чувство самосохранения? Кхм. Промолчишь и сохранишь себе здоровье и жизнь, а сохранить жизнь хочет любой человек, это разве плохо? Некорректно приравнивать это к злодеянию. Кхм.

Преподаватель неожиданно просиял, улыбка раскроила его красивое лицо до самых ушей.

– А молчание, бездействие, пассивное наблюдение, назови как угодно, – точно самосохранение? Ничего не делая в ситуации, когда необходимо действовать, мы совершаем нечто опасное, а возможно, непоправимое. Но у большинства из нас видение мира ограничивается предметной картинкой. Мы не сознаем опасности, пока это опасное находится за нашим видением. И тогда случаются прекрасные в своем словесном выражении осознания: «Когда пришли за мной – заступиться за меня было уже некому», помните?[34] Так что же мы сохраняли? Вот в чем вопрос. Молчание называют злом бездействия, которое всегда приводит к злу в действии. Вот почему молчащие – такая же часть проблемной системы, как и остальные. Молчащие боятся того плохого, что может произойти с ними, требуют сочувствия к себе, но не готовы проявлять его к другим. Они не готовы пресекать то плохое, которое творят с другими. Но, как видите, это плохое с большей вероятностью произойдет и с ними – если не пытаться пресечь его еще на этапе страданий других. Это замкнутый круг, однако мало кто понимает целостность этой фигуры. А потому спотыкается не какая-то отдельная нация в каком-то отдельно взятом конфликте, но весь наш вид человеческий, Homo sapiens. Ведь геноцид, расстрелы, пытки, истязания по приказу, – резко перечислял он, – и не на страницах учебников истории, но происходящие сейчас, в это самое мгновение, в какой-нибудь отдаленной деревне, которой не повезло оказаться на территории, на которую ступили с оружием во имя очередного якобы блага, во имя мира, – это до сих пор наша действительность. Во вроде бы цивилизационном мире войны продолжаются и каждый день где-то гибнут люди, тысячами и десятками тысяч. Я хочу, чтобы вы поняли: когда опасно высказываются единицы – их можно объявить предателями и подвергнуть наказанию. Когда будут высказываться сотни тысяч – это уже мнение народа. Народ не может быть предателем себя. Равно как не может быть и весь наказан.

Преподаватель посмотрел на аудиторию, ловившую каждое его слово. На сей раз никто не выразил желания вставить свое замечание, все ожидали, когда он продолжит. Но он молчал, давая им вникнуть в сказанное. Наконец он заговорил:

– Проблема в том, что наш мозг все еще определяет активное действие как действительное преступление. В то время как бездействие для него не является грехом или чем-то, что требует жесткого порицания и наказания. Но суть в том, что и активное действие, и бездействие зачастую приводят к совершенно одинаковому итогу. И это рождает еще один парадокс: возможно, ты не виновен, но ты ответственен. И вот вам неудобная правда: за самые массовые и кровавые трагедии ответственны не исчадия ада с травмированной психикой и жаждой крови. Нет, виновные – это обыкновенные парни с соседнего двора, а порой и те, с кем мы делим квартиру или даже постель. Они в нашем окружении. Они близки нам настолько, что сегодня это еще «они», а завтра – уже «мы».

Он сделал паузу, снова пристально разглядывая аудиторию. Внимательно всматривался в лица, пытаясь понять, хотел ли кто-то высказаться или поспорить с ним, но студенты по-прежнему молчали. На лице его заиграла едва заметная полуулыбка.

* * *

Было еще темно. Прозвучал сигнал к подъему. Прожекторы на вышках продолжали светить во всю мощь. Заключенные торопливо выходили из бараков на построение. Сонные, неумытые, ежащиеся от предрассветной прохлады, они строились быстро и без лишних понуканий, которые все равно раздавались, когда охранник не зевал.

– Пошевеливайсь, ленивые твари…

Когда все построились, вдалеке уже забрезжил рассвет. В рассветной