Читать книгу "Записки следователя Ротыгина - Григорий Григорьевич Жадько"

после отставки, был принят заместителем директора в крупную охранную фирму. Пересел в комфортабельный черный джип, пожалуй, даже лучше чем тот на котором ездил раньше, только без традиционных «мигалок». По его внешнему виду нельзя было сказать, что он сильно расстроился в связи со своим уходом. Он также на короткой ноге общался со своими бывшими подчиненными и они как прежде льстили ему, заглядывая по привычке в глаза. Наверно должно было пройти время, прежде чем им удастся свыкнуться с мыслью, что этот человек уже не их начальник. Дело в отношении Боговского возбуждать не стали, брату и племяннику вменили 226 хранение и сбыт, но то что они действовали организованной группой, доказать не удалось и им дали по шесть лет колонии общего режима. Почти в два раза больше, получила Оксана, девушка Андрея Боговского. Ее поймали с особо крупной партией наркотиков, когда она пыталась отнести сумку с героином и спрятать мамы. Могли впаять и 20, но пожалели. Жених, конечно, отказался от принадлежности к этому добру.

Под самый Новый год, спустя почти полгода после этих событий пришла к Родину одна незнакомая пожилая женщина. Дежурный по телефону не знал как ее представить. Олег попросил ее пропустить. Женщина села напротив и долго молчала. Олег чувствовал что знает ее но не мог вспомнить. Наконец она достала из объемистой сумки большой красивый джемпер ручной работы:

– Вот исполняю последнюю волю мужа Ванечки, – сказала она и безутешно заплакала.

Олег растерялся: «Что ей ответить и как поступить». Джемпер был действительно красивый, горчичного насыщенного цвета с желто-палевым воротом и такими же рукавами.

– Попейте воды. Как ваши ноги.

– Знаете. Стали лучше. А на кого теперь надеяться. Ни детей, ни мужа. Может больше двигаюсь, а это помогает.

– Последствия аварии не сказываются?

– С этой аварией очень странная история я вам скажу. В больнице, когда меня поместили, всю одежду сдали кастелянше в больничный гардероб, а когда я вышла, вернули.

Она замолчала, грустно и тоскливо глядя на угол стола.

– И что?

– Ключи в сумке были не мои.

– Не от вашей квартиры?

– От нашей, но не мои. Ванечкины.

– Они у вас разные?

– Да! Я никогда его не брала. От тамбура его ключ короче, там с усилием нужно открывать, а у меня сил нет.

– Но может, в тот раз ошиблись и все-таки взяли?

– Ну а как бы я тамбур закрыла?

– То есть, вы считаете, пока вы были в больнице, кто-то ими воспользовался?

– А что тут считать, и так понятно, и аварию подстроили, и ключи взяли, и проникли, и Ванечку на тот свет отправили, ну а когда возвращали перепутали.

– Будете подавать заявление?

– А вы будете искать?

– Я тоже отчасти повинен в смерти вашего мужа…

– Пустое это… он мне все рассказал,… вы поступили правильно… тот, кто все это затеял, не должен был остаться безнаказанным.

– Я сделал все что мог. Я попрошу сейчас дежурного, вас отвезут. Вот моя визитка. Если будет совсем худо, звоните. Не болейте. Теперь вам нельзя.

Она грустно улыбнулась:

– И вам не хворать.

Март. 2013.

Портрет для киллера

Настя стояла у окна и смотрела во двор и светлые каштановые волосы ее легонько раздувались от дуновений теплого ветра, щекотали открытые плечи, прикрытые только лямками легкого топика. Ее большие голубые глаза из-под длинных, дрожащих ресниц смотрели на мир открыто чуть восторженно и счастливо.

Второй этаж идеальное место для обзора и она так делала каждый вечер. Девушка была приезжая. Она остановилась у дяди, главного пожарника Москвы, так он себя называл. Он обещал ее матери помочь Насте с поступлением в театральное училище. Сегодня он с семьей уехал в свой загородный дом, и ей было скучно и одиноко.

В тот год Москва, как и вся страна, жила запахом перемен и новых свобод. Открывали архивы и всплывали страшные злодеяния коммунистов всех мастей. И сносили памятники, и переименовывали улицы и города. И в обществе с новыми свободами и возможностями, поселялось безверие в реальные возможности власти управлять страной, так как люди потеряли все, что копили десятилетия, и откладывали на черный день, и зарплаты у людей стали нищенскими по сравнению с ценами в магазинах, ларьках и на барахолках. Среди этого хаоса и безверия как грибы росли сомнительные кооперативы, и товарищества и махровым цветом расцвела преступность набившая руку на том, что бы заменить государство в области взимания налогов с предпринимателей всех мастей и рангов. Но Настя была далека от всего этого и столица вызывала у ней только чувство необъяснимой радости и душевного трепета.

Она стояла у окна, а на скамеечке во дворе сидел парень в матерчатых тонких перчатках и читал книгу. Он был худощав, но видимо спорт ему не был чужд. Мышцы, особенно в районе плечей были накачаны. Черты лица его были не правильные, но приятные, нос прямой, волосы черные, подстрижены коротко. Нижняя половина лица была с легкой небритостью. Не с той, что забывают побриться, а которую оставляют намеренно, тщательно удаляя ненужное. «Наверно тоже студент? Почему тоже? Еще сама не поступила, а уже причислила себя к московским студентам. Он симпатичный!» подумала девушка. «Наверно живет рядом. Он определенно симпатичный!» опять пронеслась и запала у ней мысль. Вчера она тоже видела его. Он два или три раза проходил не спеша под ее окнами. Если бы он жил у них в Чите, они бы познакомились. Парень видел, что она на него смотрит, но ровным счетом не обращал на нее внимания и даже иногда как-то криво и недовольно взглядывал в ее сторону, будто она мешала ему усваивать его литературу. Конечно, это был какой-то московский задавака. В Чите бы они непременно познакомились. Парень ей определенно нравился. Но это же Москва. Она вздохнула и пошла спать.

В субботу днем его не было, а вечером она открыла окно и вновь увидела его. Он был опять с книгой в руках и рядом лежала спортивная сумка. «Пришел! Не запылился!» – уже как о знакомом подумала она и опять поймала его быстрый недовольный взгляд. «Еще и нос воротит. Интересно, что у него раскрыто, учебник или какой-нибудь любовный роман? На-верно ему совсем дома не дают читать. Бедненький!».

Настя разыскала у дяди чистые листы бумаги, карандаш, резинку. Тщательно вымыла разделочную доску, вытерла ее насухо и прикрепила к ней канцелярскими кнопками бумагу. «Так пойдет!» – одобрительно сказала она сама себе и вышла на лоджию, которая тоже вы-ходила во двор. Она уже давно не рисовала, и карандаш плохо слушался ее пальцев, но увлекшись, она почувствовала былую уверенность, и все стало получаться. Смелые штрихи ограничили зону головы. Легкие едва заметные осевые задали зону глаз, носа, волевого подбородка. Постепенно из этого хаоса черточек, линий все более явственно стали проступать черты лица молодого мужчины. Все было привычно. Задавака получался как живой. Она так и нарисовала его с немножко кислой физиономией. Взяв в руки импровизированный мольберт, она подняла его в одной руке повыше и стала, поглядывая на него, наносить завершающие штрихи.

Парень, очевидно, заметил, чем она занимается и буквально подскочил как пружина. Видно было, что он очень рассержен. Он сразу ушел и скрылся за старыми, со следами по-белки, тополями, которые росли в дальнем углу двора.

«А поздно задавака!» – с улыбкой подумала девушка, с удовольствием любуясь своей работой. «Поздно!». Ей нравилось рисовать, и она металась в своих увлечениях между театром и живописью. Думала поступать на худграф, но все-таки театр перевесил. «Так тебе и надо… обнимайся с тополями!» Подумала она и, сделав губы трубочкой, послала дурашливый воздушный поцелуй в ту сторону, куда скрылся парень.

Сладко и широко потянувшись, Настя подумала «Как все-таки хорошо в Москве!» по-чувствовала, что немножко проголодалась и сходила, попила чай с пирожками, которые сама делала все утро.

Длинные косые тени от деревьев становились все гуще и длинней и наконец, сумерки потихоньку окутали двор. Почти стемнело но фонарей еще не зажигали. Настя опять подо-шла