Читать книгу "Юнг и Паули - Дэвид Линдорф"

особенно итальянский физик Энрико Ферми, вознамерились продемонстрировать этот эффект. И они преуспели. Застарелые опасения Силарда, что немецкий проект атомной бомбы может быть уже в работе, вызвали ещё одну реакцию: в августе 1939 года, за две недели до того, как Гитлер начал бомбардировки Польши, Силард убедил своего старого друга Альберта Эйнштейна подписать знаменитое письмо Франклину Делано Рузвельту. Вот отрывок из этого письма:

За последние четыре месяца появилась — благодаря работам Жолио во Франции и Ферми и Силарда в Америке — вероятность того, что мы сможем вызывать цепные ядерные реакции. ... Открытие этого нового явления приведёт также к созданию бомб. … Единственной бомбы этого типа … может оказаться достаточно, чтобы полностью разрушить [Нью-Йоркский] порт и часть прилегающих территорий[113].

Немедленного ответа на письмо не последовало. Но в начале 1942 года, меньше, чем через три месяца после Перл Харбора, началось создание бомбы. Тем летом Роберт Оппенгеймер собрал группу физиков в Беркли. Эти «светила», как их позже называли, встретились, чтобы обсудить создание атомной бомбы; название пристало к группе с её увеличением. В октябре Оппенгеймера назначили директором новой государственной лаборатории, и была начата огромная работа, получившая известность под названием «Манхэттенский проект». Неправильно будет сказать, что одна лишь подпись Эйнштейна на письме Рузвельту дала такой результат; критическим фактором стала роль Силарда в эволюции бомбы.

Действия Силарда, руководствовавшегося благими побуждениями, отлично иллюстрируют то, как вдохновляющая идея, например, цепной реакции, может быть бессознательно связана с эмоцией, служащей духу войны. Со временем Силарду придётся встретиться с демоном лицом к лицу. Он писал другу:

Полагаю, ты видел сегодняшние газеты. Использование атомных бомб против Японии — одна из величайших ошибок в истории. И с практической точки зрения (в масштабе 10 лет), и с точки зрения моральной позиции. Я свернул со своего пути во многом для того, чтобы предотвратить подобное, но, судя по сегодняшним газетам, безрезультатно. Очень сложно понять, каков может быть дальнейший план действий с этого момента[114].

Подобные же чувства заставили Эйнштейна подписать обращение к Рузвельту, что он позже признал «самой большой ошибкой в своей жизни»[115]. Напротив, Бор, с точки зрения принципа дополнительности, рассматривал бомбу как возможное средство положить конец всем войнам.

В годы войны Паули представилась возможность наблюдать трагедию исключительно в сообществе физиков. В нём присутствовал и Оппенгеймер, чьё мессианское рвение двигало разработку бомбы, и венгерский гений Эдвард Теллер, ещё в 1941 году разработавший идею водородной бомбы и настаивавшего на её создании в 1942 году, до появления на свет её младшей сестры[116]. В него входил и Нильс Бор, привезённый в США в 1944 году для помощи в создании бомбы. Будучи создателем принципа дополнительности, первоначально применённого к корпускулярно-волновому дуализму, Бор экстраполировал его на атомную бомбу, уверенный, что она одновременно является угрозой и надеждой. Говорят, что по прибытии в Лос-Аламос он даже спросил Оппенгеймера, достаточно ли велика — то есть достаточно ли мощна — эта бомба, чтобы изменить мироощущение человечества.

Среди такого разнообразия реакций Паули стойко придерживался принципа невмешательства. Когда в 1940 году он приехал в Принстон, там печаталось множество статей о расщеплении атома. «Расщепление» витало в воздухе, как и разговоры о бомбе. Перед приездом в Принстон Паули написал Оппенгеймеру, спрашивая, обязательно ли ему, будучи в положении гостя, принимать участие в военных разработках. Разумеется, он был непримиримым врагом Третьего Рейха, но в письме Бору от 3 ноября 1943 года прямо говорит: «Я … отношусь к тем немногочисленным людям, которые во время войны продолжают заниматься чисто научной работой»[117]. Какое бы мышление это ни отражало, по свидетельствам современников Паули, он не участвовал в военных разработках по нескольким причинам. Вайскопф предлагает такое интригующее объяснение:

После обсуждения в Лос-Аламосе мы решили, что [Паули] будет неуютно работать в большой команде. Чистота натуры помешает ему в работе над проектом, цель которого — создание смертоносного оружия. К тому же, ядерная физика никогда особо его не интересовала, хотя он и открыл ядерный спин и предсказал существование нейтрино. Мы решили, что важно, чтобы хотя бы один из крупных физиков продолжал чисто научную работу, способствуя восстановлению нашей деятельности после окончания войны[118].

Чтобы понять «чистую натуру» Паули, нужно изучить его философские суждения, поскольку он узрел тёмную сторону доступа к знанию через естественные науки. В 1956 году Паули писал, что эта тёмная сторона проявилась уже в шестнадцатом веке. Он вспоминает Фрэнсиса Бэкона (1561-1626), «несколько поверхностного предшественника современной науки, открыто поставившего себе цель повелевать силами природы с помощью научных открытий и изобретений. В качестве пропаганды он использовал лозунг ”Знание — сила”». Переводя на современный язык, Паули писал: «Я верю, что это гордое желание повелевать природой действительно лежит в основе современной науки, и даже приверженец чистого познания не может в полной мере отрицать эту мотивацию. Мы, современные люди, снова боимся «стать подобными Богу» … [и] тревожный вопрос встаёт перед нами: неужели [даже] эта мощь, наша западная власть над природой есть зло»[119].

На момент написания этих слов распространение атомного оружия вызывало растущее беспокойство в рядах физиков. Эти строки показывают неизменность основных убеждений Паули вне зависимости от политических аргументов.

Духовный дом

Паули с женой обживались в Принстоне. «Я здесь очень счастлив», — писал Паули своему коллеге в Цюрих. «Здесь гости из-за границы, конгрессы, приёмы. На смену нашим прогулкам [в Швейцарии] пришли воскресные променады возле Принстонского института. ... Вместо кьянти здесь вполне годное калифорнийское вино. ... Только нашу собаку Дикси ничем не заменить»[120].

В Принстонском институте ни сейчас, ни тогда не требовалось непременно преподавать, и Паули мог спокойно продолжать свои исследования. К 1941 году он оказался в центре группы молодых физиков и наслаждался общением с американскими коллегами. Однако его должность была временной, а финансирование — ненадёжным. На тот момент в институте было лишь четыре постоянных профессора, включая Эйнштейна. Паули с радостью занял бы открывшуюся вакансию в группе Оппенгеймера в Калифорнийском университете, но ему не предложили это место. Паули высказал своё разочарование в письме Оппенгеймеру от 9 февраля 1942 года: «С вашей стороны было очень мило так стараться перевести меня в Беркли. Что ж, если боги племени ополчились на меня и физику, ничего не поделаешь. Что касается физики, тут я более оптимистичен. Полагаю, вскоре её откроют заново, возможно, ещё до конца войны»