Читать книгу "Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга IV - Алексей Ракитин"

листа бумаги и пишется на обоих одно и то же, скажем, «во глубине сибирских руд сидят два мужика и ждут», визуально тексты выглядят совершенно по-разному, один написан слева направо, другой — справа налево. Затем один из листов переворачивается, накладывается на другой и подносится к источнику света.

И на просвет становится видно, что написанное разными руками в «зеркальном» отображении практически совпадает! Совпадают мелочи — техника исполнения отдельных букв, точки входа пера в букву, разбег строки и пр. Момент этот очень интересен и совсем неочевиден — именно поэтому я сейчас и пишу о данных деталях. Выражусь ещё раз и более ясно: свободный почерк переученного левши сохраняет индивидуальные особенности независимо от того, какой рукой — правой или левой — исполнен текст. Почему так происходит, уяснить довольно просто — при письме, как, впрочем, и рисовании, работает мелкая моторика пальцев и кистей рук и у переученного левши она развита почти одинаково для обеих рук.

Именно по этой причине описанный выше случай, когда Ричард Томас предоставил 2 сильно различавшихся варианта свободного почерка, один из которых был выполнен левой рукой, а другой — правой, представляется до некоторой степени необычным. Такого быть не должно… однако, так случилось.

Что это может означать?

Вообще-то, ответов видится, как минимум, два. Первый: Ричард Томас искусно морочил головы детективам и умышленно исказил один из почерков, при этом ни полицейские, ни криминалисты не поняли, что подозреваемый их дурачит. Второй вариант ответа: Ричард Томас был настолько нездоров головою, что это явно проявлялось в виде различий почерков правой и левой рук. Этот вариант ответа может показаться кому-то недостоверным и притянутым за уши, но отвергать его не следует. То, что Томас формально признавался шизофреником, вовсе не означает, что он страдал только шизофренией. В его голове могли бегать очень жирные тараканы и чтобы судить о его истинном состоянии, надо читать историю болезни [которой, увы, у автора нет]. Несомненно лишь, что работа мозга отражается на мелкой моторике рук [полагаю, тезис этот раскрывать не надо].

Кстати, в этом месте автор считает позволительным сделать маленькую историческую ремарку [возможно, кто-то из читателей не знает и ему будет интересно прочесть]. В советское время «детекторы лжи» в следственной практике не использовались, они считались детищем капиталистической лженауки, пародирующим сам процесс юридического доказывания. Который, как мы знаем из основ советского правоведения, является процессом движения от незнания к знанию, обусловленным неукоснительным соблюдением процессуальных норм. Полиграф в эти самые «советские процессуальные нормы» не укладывался никак. Но при этом сами по себе полиграфы в Советском Союзе имелись и использовались некоторыми ведомствами весьма широко для решения некоторых узко специализированных, но очень важных задач. В частности, с помощью «детекторов лжи» проверялась полушарность мышления лиц, которым предстояло решать особо важные задачи. Почему такого рода проверки имели большое значение? Да потому, что рассогласования в работе полушарий мозга могли приводить к серьёзным сбоям в эмоциональной и когнитивной сферах, особенно у лиц, действующих в условиях острой нехватки времени в опасной обстановке. Иначе говоря, с помощью «детекторов лжи» советские психиатры определяли стрессоустойчивость и истинный порог тревожности у лиц, которые были заинтересованы их скрыть.

А что это были за люди и какие ведомства проверяли своих кандидатов подобным образом на стрессоустойчивость читатель, без сомнения, поймёт и без пояснений Ракитина.

Вернёмся, впрочем, к Ричарду Томасу.

Из двух, приведенных выше объяснений странного несовпадения почерков, автору представляется более достоверным первый вариант. Ричард, насколько можно судить по известным сейчас материалам, был человеком экстравагантным и броским. Если угодно, куражливым. После освобождения из тюрьмы в Льюисбурге он подался в Аризону, к любимой супруге и там попробовал себя в качестве певца. Дело это у него неожиданно «выстрелило», мужчина оказался из числа тех, что «жнец, певец и на дуде игрец», сначала он выступал в местном ресторанчике, а потом его пригласили на радиостанцию. Там он теребонькал после полуночи на гитаре, беседовал с ведущим на разные двусмысленные темы и развлекал тех, кому не спалось в ту ночь глухую. Почему Томас не продолжил свою песенную карьеру не совсем понятно, возможно, как-то проявились причуды его шизофренического мышления, но нельзя не признать того, что этот человек мог удивлять и был способен на парадоксальные выходки.

А потому не следует недооценивать затейливость его фантазийного ума. Разумеется, данное рассуждение имеет сугубо предположительный характер и не претендует на непогрешимость…

Совершенно очевидно, что неточность данного Томасом описания смерти Сюзан Дегнан требовала какого-то объяснения. Напомним, что девочка была задушена проволокой [электрическим проводом], след от затягивания которой остался на её шее. Следствие даже считало, что заполучило орудие убийства в свои руки. Сомнений в причине смерти быть не может, поскольку заключение судмедэкспертизы в этой части совершенно однозначно. Томас же ничего не говорил про проволоку, а утверждал, будто девочка случайно задохнулась в мешке из-за того, что находилась в скрюченном положении и не могла дышать. Но в несоответствии слов Томаса заключению судмедэкспертизы нет непримиримого противоречия — и это, кстати, понимали полицейские в 1946 году. Дело в том, что мало кто из преступников способен прямо и честно признать ублюдочность своих действий — ведь это равносильно тому, чтобы назвать самого себя моральным уродом. Для эгоцентриков и откровенных нарциссов, каковыми являются абсолютное большинство сексуальных преступников, подобное признание немыслимо. Чем отвратительнее преступление, тем циничнее и прямолинейнее механизм самооправдания такого рода личностей. Они будут придумывать самые немыслимые объяснения тому, что совершили и почти всегда в произошедшем будет виновата жертва. Обвинение жертвы будет либо прямолинейным и незатейливым, либо завуалированным и опосредованным.

Рассказ про «неудобную позу» девочки в мешке выглядел как раз таким вот завуалированным обвинением в смерти Сюзан самой же Сюзан. Дескать, не он, похититель, её задушил, а она сама скрючилась так, что дышать толком не могла… А он, Ричард Томас, ничего плохого и не хотел, ну, разве что любимой семье денег немного привезти! Он ведь хороший семьянин, детей любит, к жене относится нежно и трепетно…

Детективы вполне разумно полагали, что со временем Томаса удастся подтолкнуть в признанию вины в полном, так сказать, формате, без этих дурацких выдумок. Полицейский опыт подсказывает, что преступник, начавший говорить, в конечном итоге скажет всё начистоту, хотя изначально он может настаивать на недостоверной версии событий, такой, которая удобна ему и изображает его в глазах окружающих меньшим уродом, нежели это есть в действительности.