Читать книгу "Талисман цесаревича - Сергей Юрьевич Ежов"

и сидели мои бойцы перед столиками, застеленными плащ-палатками, и разбирали свои ружья. Отвёртки, выколотки, молоточки, кордщётки и прочие инструменты лежали перед каждым — я обеспечил. Надо сказать, бойцы нимало не возмущались перегруженностью занятиями, потому что благодаря им были избавлены от самых неприятных и грязных работ, которые выполняли «менее загруженные» солдаты.

— Сейчас мы отсоединим ружейный замок от основания. Для этого нужно взять… — объясняю я бойцам, а они вслед за мной выполняют действия.

Потом были упражнения на гимнастических снарядах, потом уроки грамматики и математики в нашей маленькой школе. Потом преодоление полосы препятствий — мы её построили на террасе склона оврага, расчистив место от кустарника.

А на уроки приходили три офицера, выходцев из нижних чинов. Разумеется, уроки для офицеров, дабы не было урона авторитету, я давал отдельно, кроме математики и грамматики преподавал физику, основы химии, биологии и географии. В моём времени этот курс назвали бы естествознанием, а здесь он именуется натурфилософией. Как оказалось, офицеры были совершенно неграмотными, что было неудивительно для любой армии в эту эпоху. Ну ничего! Опыт преподавания у меня немалый, так что составил программы — и вперёд, к новым вершинам познания, и попутно пишу учебники по всем предметам, поскольку выяснилось, что формализованных учебников в России ещё не существует.

* * *

Присягу мы приняли в весьма торжественной обстановке, на построении всего полка, с развёрнутыми знамёнами, с приглашённым духовым оркестром, поскольку своего оркестра у полка не было. Все неграмотные рекруты произносили слова присяги вслед за полковым священником, а я и мои бойцы делали это лично: держа в руках текст присяги, мы произносили его наизусть, и тут же расписывались. Я принёс присягу дважды: сразу после первой, когда был объявлен полноправным военнослужащим, был зачитан приказ по полку о производстве в младшие унтер-офицеры, и таким образом мой статус младшего командира стал официальным. В полку, по поводу сего события, было объявлено о выдаче винной порции, а нам, получившим своё первое звание, дана увольнительная до утра, с разрешением посещения всех трёх кабаков в округе.

Я в кабак не пошёл. Так как меня официально произвели в унтера, я пригласил всех офицеров и унтеров нашей роты отметить столь выдающееся событие. На берегу Славянки был установлен просторный шатёр, в шатре длинный стол и табуреты. Рядом стоял шатёр поменьше для поваров. Впрочем, угощение я предложил самое простое — шашлык, салаты, фрукты и ягоды. Ну и два бочонка неплохого донского вина. Продавец, правда, врал что это вино французское, но я его обломал, так что заплатил как за донское, впрочем, как за хорошее донское вино.

Офицеры, как ни странно, пришли: командир роты штабс-капитан Ливин и его субалтерны[14], мои ученики, подпоручик Плахин Ефим Протасович и прапорщик Егоров Анисий Макарович. Прибыли и унтера: фельдфебель Брюхатов Потап Потапович, мой старый знакомый Пошибов Иван Ивановичи ещё пять малознакомых унтеров. Те своё место знали, сидели на своём конце, молча поедая мясо и стакан за стаканом заливая в себя вино.

На офицерском краю стола было не в пример веселее: сначала меня поздравили, причём у каждого из офицеров и старших унтеров нашлось для меня доброе слово.:

— Юрий, я даже не уверен, а точно знаю, что через короткое время получишь ты свой первый офицерский чин — поднял стакан Ливин — давайте, други, выпьем за высокий карьер нашего друга!

Выпили, и не раз, а когда верхние пуговицы мундиров расстегнулись, Ливин попросил:

— Юрий, спой нам как ты умеешь. Что-то душевное!

Беру свою мандолину, пробегаю пальцами по струнам:

— Что именно желаете услышать государи мои?

— Давай «Калину красную»

Играю вступление, потом с Ливиным и Пошибовым дружно заводим:

Калина красная. Калина вызрела

Я у залёточки характер вызнала

Характер вызнала: характер ой какой!

Я не уважила — а он ушёл с другой.[15]

Песню мы поём часто, она уже ушла в здешний народ, и в нашем застолье её подпевают как офицеры, так и младшие унтера. Допели, вздохнули, приняли на донышке стакана, а там я без указания завожу другую полюбившуюся Ливину песню:

На заре. Ранним утром на заре. За рекой.

По траве. Ходит в поле красный конь

Красный конь ходит!

Ясным солнцем залитой

Машет гривой золотой

Моё детство красный конь![16]

— Батюшка мой, царствие ему небесное, лошадником был. — смахнув слезу поясняет Ливин — Конный завод содержал, нас, своих сыновей, в делу приучал. И был в его табуне жеребчик, совсем как в Юриной песне — если смотреть утром издалека — красный как знамя турецкого полка, а грива — как расплавленное золото, так и играет! Рудым его звали. Злой, в общении строгий, а вот детей любил, позволял на себе кататься, даже и без седла и без сбруи. Подойду, бывало, угощу его хлебушком. Ржаной хлебушек любил жеребец, да. А то яблочки порежешь на четыре части, целые-то яблоки коню давать нельзя — может подавиться. Скушает Рудый угощение, аккуратный он был, бережно с руки брал угощение, а после того и опустится на колени, чтобы мальцу было удобно взбираться. За гриву хвататься не разрешал. Если кто за гриву хватался, так Рудый его зубами за штанину со спины стянет, и бережно так на землю опустит.

— А как же им управляли? — спросил Пошибов.

— А так: хлопнешь его по шее справа, он и повернёт направо. А по левой — так налево. Сожмёшь коленки, и Рудый остановится.

— Умный какой!

— А то! Лучший был производитель у батюшки. И погиб геройски. Той зимой снега навалило немерено, морозы стояли страшные, вот волки от бескормицы отважились напасть на конюшню. С одной стороны сугроб под крышу намело, вот они солому на крыше разгребли и внутрь пролезли. Так Рудый загородку в своём стойле сломал и бросился на помощь кобылкам. Там в стойлах пять кобылок было с жеребятами, вот он и бросился деток-то защищать. Пока конюхи и сторожа прибежали, Рудый троих волков упокоил, да ещё сколько-то покалечил. Но сам не уберёгся: прокусили ему волки главную жилу на бедре, вот он и истёк кровью.

Ливин вздохнул и продолжил:

— А вспоминается всегда по-хорошему, по-доброму, прямо как в Юриной песне: «По земле копытом бьёт, тишину из речки пьёт».

«Как интересно! — подумал я — Но почему Ливин не пошел в кавалерию?»

Однако вопроса задавать не стал, поскольку тут можно нарваться на чужую тайну, причём тайну не слишком приятную, а то и опасную.

Пили, пели, немного потанцевали, а когда наступила ночь, степенно разошлись. Офицеры и унтера по своим квартирам, а я на свою кровать в казарме. Надо бы озаботиться квартирой, но откровенно говоря, не хочется: деревенские избы этого времени совершенно лишены привычных мне удобств, вроде деревянного пола, застеклённых окон и отдельных спальных комнат. А уж о тёплом туалете и душе даже не приходится мечтать. Лучше я всё это устрою в казарме. Нужно только придумать как сделать унитаз с сифоном, а куда вывести канализацию я уже сообразил.

* * *

Воистину мой ротный, Павел Павлович Ливин необыкновенно умный человек. Предрекал он моё быстрое возвышение, по его слову и получилось. Случай отличиться появился у меня спустя пять месяцев. В январе я повёл своё капральство на стрельбы: удалось выцыганить немного боеприпасов для тренировки. В полку нынче начальствует командир первого батальона майор Рохлин. А почти все остальные офицеры в зимнем отпуску, он и дал соизволение. Надо сказать, остальные солдаты нам сильно завидовали — мы всё же делом заняты.

С вечера я послал троих бойцов расчистить полосу препятствий и расставить мишени, а с утра построил капральство и повёл на полигон — так теперь с моей лёгкой руки стали называть полосу препятствий со стрельбищем. Надо сказать, для стрельбища место почти идеальное: с трёх сторон окружено песчаным пригорком, причём ровно посредине имеется крутой обрыв, этакий естественный экран-пулеприёмник. Туда мы и маршировали, как положено в моё время: в колонну по три и с песней. Красота! Яркий зимний день, на небе ни облачка, кругом деревья в белоснежном уборе, дорога накатана.

Идем, печатая шаг, запевала выводит:

Над полями необъятными,

Над полями