Читать книгу "Выбор Геродота - Сергей Сергеевич Суханов"

class="p">Когда до поворотного столба оставалось всего ничего, Боло обернулся и резко ударил прутом пристяжного коня соперника по глазам. Теперь уже кони с красными плюмажами шарахнулись в сторону.

Колесница налетела на столб. Раздался треск, цепь-нашильник порвалась, дышло с окованным бронзой комлем перекосилось. Колесницу подбросило. Возница с криком взмыл в воздух. Пролетев несколько локтей, он рухнул на гравий. Потерявшая управление упряжка поволокла разбитую колесницу в сторону.

Чтобы не столкнуться с ней, второй красный резко натянул вожжи. Упряжка увернулась от столкновения, но колесо квадриги проехало по лежавшему на вымостке вознице. Тело синего некрасиво дернулось. Колесница подскочила.

От толчка красный ударился о бортик. Потеряв равновесие, он натянул одну из вожжей. Пристяжная резко свернула в сторону. Упряжка пронеслась мимо столба, так и не завершив поворот. Вознице пришлось остановить коней.

Последний круг Боло заканчивал в гордом одиночестве. Красная и синяя повозки, задержанные свалкой у поворотного столба, остались далеко позади.

Зрители в секторе Кериков вскочили с мест. Каллий орал от радости, хлопал Кимона по плечу, возбужденно тыкал пальцем в сторону победителя заезда. А затем сделал неприличный жест рукой в сторону трибуны, на которой сидели Эвмолпиды. С трибуны ему ответили тем же.

Наступило время перерыва. Служители ипподрома приводили в порядок вымостку, уводили растерявшиеся упряжки, убирали обломки колесниц. Раненым возницам оказывали медицинскую помощь. Одетые в черные хитоны рабы подхватили с дорожки труп синего.

Рабы-виночерпии понесли по рядам кратеры. Любому желающему наливали вина столько, сколько он хотел. Но кубок должен быть своим.

Каллий решил продолжить беседу.

— Как твоя карьера? Аристид не обижает? — спросил он участливо.

— Аристид — нет, — усмехнулся Кимон. — Я особо не высовываюсь. Да мне и не с руки: пока не исполнилось тридцать, я не могу избираться магистратом, вносить предложения в Народное собрание, выступать обвинителем в гелиэе[13]. Нужно считаться с общественным мнением.

— Тебе когда будет тридцать?

— В этом году.

— Ну вот, — Каллий хлопнул друга по плечу, — все впереди. Держись Аристида, он умница.

— Это верно, — согласился Кимон, — но у меня в Афинах не очень хорошая репутация.

— Что так? — поинтересовался Каллий.

На лице Кимона проступила досада:

— Отцом попрекают, считают, что Мильтиад зарвался после Марафона. Чуть до остракизма дело не дошло… Ну, еще шумные попойки у Лаомедонта припоминают. — Он замялся, соображая, стоит ли упоминать сплетни насчет него и сестры, они ведь обоснованны. Решил, что не стоит. — Но это полбеды: главное — невыплаченный штраф отца. Пятьдесят талантов. Сумма для кого угодно неподъемная. Так ведь и я не богач. А пока на мне висит долг, атимия мне обеспечена. Какая уж тут карьера…

Каллий задумчиво протянул:

— Неподъемная, говоришь…

И вдруг спросил:

— Ты ведь опекун Эльпиники?

Кимон кивнул, он не понимал, к чему клонит друг.

Каллий заговорщически подмигнул ему:

— Так и отдай ее за меня. Она мне давно нравится. Очень… Думаю, что и я ей тоже. А я тебя ссужу деньгами. Даже процентов не возьму, вернешь, когда сможешь. По рукам?

Кимон опешил.

Такого поворота он не ожидал. Эльпиника, его Эльпиника… Радость и счастье, нега и сладкая дрожь, трепет губ, прозрачная кожа с голубыми прожилками, нежное дыхание, взгляд с поволокой после близости… Самое дорогое, что у него есть. И что — лишиться ее?

Он молчал.

Каллий не стал настаивать. Потомственный глашатай, хозяин Лаврийских серебряных рудников и владелец огромного состояния в двести талантов сделал своему другу выгодное предложение. Пусть теперь Кимон решает.

Интуиция подсказывала ему, что зерно пало на благодатную почву.

5

479 г. до н. э.

Спарта, Афины

После неудачного посольства македонского царя Александра в Афины война стала неизбежной. Трехсоттысячная армия персов и их союзников под началом Мардония направилась к Аттике.

Повернув копья бронзовыми яблоками вверх, такабары длинной колонной растянулись по Фессалии. Персидские вельможи-шахрабы возглавляли свои отряды, сидя на покрытых коврами нисейских конях. Двухлезвийные сагарисы посверкивали гранями самоцветов.

Покрытые с ног до головы кольчугой катафракты изнемогали от летней жары. Пехотинцам приходилось не легче, но они хотя бы могли распахнуть полы халатов.

Стоило разведчику крикнуть: "Вода!", как к ручью, болоту или обмелевшему пруду сломя голову бежали рабы. Передавая друг другу кожаные ведра, они окатывали теплой мутной жижей всадников вместе с конями. То, что осталось после конницы, выпивали такабары.

Вскоре враг уже топтал нивы Беотии. До границы с Аттикой оставалось несколько дневных переходов. Перед лицом новой угрозы Аристид принял решение направить в Спарту посольство. Ему уже исполнилось пятьдесят, поэтому буле[14] назначил его архистарейшиной.

Посланников он набрал из своего ближнего круга: Ксантиппа, Миронида и Кимона. Послам вручили письма к проксенам Афин, деньги на дорожные расходы, а также грамоту с подробными инструкциями на двух листах.

Но переговоры шли вяло. Эфоры десять дней не могли дать ответ, ссылаясь на занятость в связи с празднованием Гиацинтий. Только после публичной угрозы Аристида заключить союз с Ксерксом они проявили заметное беспокойство.

Афинянам помог гостеприимец из Тегеи, который как раз в это время находился в Спарте. Тегеец объяснил эфорам, что с помощью афинского флота персы смогут высадиться в любом месте на побережье Лаконики или Мессении. Эфоры тут же вспомнили предсказание оракула о том, будто объединенная армия мидян и афинян выгонит дорийцев с Пелопоннеса.

Утром послов известили о ночной отправке пяти тысяч спартиатов и тридцати пяти тысяч илотов на Истмийский перешеек во главе с Павсанием — регентом малолетнего царя Спарты Плистарха.

По словам эфоров, армия лакедемонян уже подходит к Мантинее, в то время как в самой Спарте полным ходом идет мобилизация бесправных крестьян-периэков.

Взаимные обязательства скрепили в храме Афины Меднодомной клятвой в верности договору и проклятием его нарушителю. Афиняне хорошо помнили опоздание спартиатов на битву при Марафоне, хотя не стали упрекать в этом эфоров из дипломатических соображений.

Пени, если до этого дойдет дело, условились внести в казну храма Аполлона Дельфийского. Там же должна храниться мраморная стела с копией соглашения. Плистарх предложил сумму в десять талантов. Аристид вроде бы согласился, но на пиру во дворце царя произнес страшные слова: "священная война"…

Кимон направлялся из Булевтерия в Пританей на общественный обед. Он только что выполнил поручение Аристида, сдав буле отчет о действиях посольства в Спарте. Обычные для такого случая дебаты закончились в пользу послов, поэтому стратег был в хорошем расположении духа.

Даже невежливые толчки плечами, которые он то и дело получал от прохожих, не портили его благодушия.

"Ничего, — думал он, — они же не знают, кто я. В Афинах все граждане равны, и мои успехи на поприще