Читать книгу "Я сказала правду - Керстин Гир"

– Ге-ер-ри? Знаешь что-о? У меня новая наклейка.

– Иоанн-Павел, извини, но у меня сейчас нет времени, – отрезала я. И почему дети так любят болтать?

– Ну посмотри-и же. – Иоанн-Павел развернул свою машинку на сто восемьдесят градусов.

«Я с Иисусом», – прочитала я на борту машинки.

– Здорово, Иоанн-Павел.– А сейчас пропусти меня, пожалуйста. Мне нужно срочно себя убить.

– У Терезы то-о-оже новая наклейка. – Иоанн-Павел снова развернул машину передом ко мне. – Хочешь посмотреть?

– Я посмотрю сверху, – сказала я. – Ты меня пропустишь?

– И у мамы новая наклейка на машине. Знаешь, что на ней напи-и-исано?

– «Болтливые дети в машине»? – ехидно спросила я.

– Не-ет, – сказал Иоанн-Павел. – Там написано: «С нами едет Иисус».

Ага. Прекрасно подходит к другой наклейке Хиллы, на которой написано: «Позволь Иисусу управлять твоей жизнью». Хилла обожает такие наклейки. На ее почтовом ящике вместо «Пожалуйста, никакой рекламы» написано: «Брак – это дар Божий». До сих пор я не отважилась спросить, почему там висит эта наклейка, но я уверена, что она предназначалась почтальону, чтобы ему в голову не пришла грешная мысль развестись. Сначала из-за обилия наклеек я решила, что Хилла – член секты «Свидетели Иеговы». На самом деле она была простой католичкой, хотя, может, и выражала свои религиозные чувства чересчур восторженно.

Иоанн-Павел был сыном моего кузена Фолькера, женатого на Хилле. Наверное, Иоанн-Павел также был моим кузеном, или племянником, или внучатым племянником. Ну, в общем, он был мне каким-то боком родней, как и половина людей в Кельне, живущих на правом берегу Рейна. Я снимала квартиру у своих тети Эвелин и дяди Корбмахера (имя у дяди тоже было, но с течением времени все его как-то позабыли), в квартале от того места, где жили мои родители. Дома здесь стояли в основном на одну семью, но имелись и рассчитанные на несколько семей, а еще здесь было очень много садов. Статистики на этот счет нет, но я уверена, что нигде не мыли машины о чаще, чем в этом районе. Кроме одной восьмидесятипятилетней дамы, проживавшей наискосок – от меня, я была, вероятно, единственным одиноким человеком во всей округе.

На самом деле я уже не первый год подумывала о том, чтобы перебраться на другой берег Рейна, туда, где было меньше родственников, меньше гаражей, зато больше кинотеатров, магазинов и ресторанов. Но арендная плата там была просто заоблачной, а здесь я жила бесплатно. Мне, конечно, приходилось раз в неделю по три часа натирать мраморные полы в доме тети Эвелин и пылесосить ее персидские ковры. А еще иногда тетя заставляла меня скоблить зубной щеткой краны и смеситель в ванне, но чего не сделаешь, |чтобы сэкономить на квартплате.

– Наверное, у тебя склонность к мазохизму, – нередко иронизировала Чарли.

– Ты мне просто завидуешь, – отвечала я.

А главное, здесь спокойно. Это просто неоценимое качество квартиры и района, если вы работаете дома. Не считая случающихся время от времени аудиоатак Ксавьера Найду, тут царила почти мертвая тишина. На первом этаже жили тетя Эвелин и дядя Корбмахер, на втором – мой кузен Фолькер с Хиллой и их четырьмя детьми – Петрусом, Терезой, Иоанном-Павлом и Бернадеттой, которые вели себя пугающе тихо для детей их возраста. Если они предпринимали хоть малейшую попытку поссориться, Хилла грозно сообщала им, что этим они очень огорчают Христа. А так как дети совсем не хотели расстраивать Христа, они тут же прекращали ссориться.

На самом верхнем этаже было две квартиры – маленькая и большая. В первой жила я, а вторую Фолькер во время ремонта присоединил к своей. Сделано это было, конечно же, из-за четырех детей. Общая лестничная клетка пала жертвой строительных работ, дверь в мою квартиру наглухо заделали, и с тех пор я попадала туда кружным путем, по дребезжащей стальной винтовой лестнице, вмонтированной в наружную стену дома. Зимой, в мороз, лестница становилась очень скользкой. В прошлом году в январе я с размаху шлепнулась на ней, итогом чего стал крайне неприятный ушиб копчика. Зато летом винтовая лестница заменяла балкон:

можно было сидеть там, греться на солнышке и наблюдать, как соседи с любовью моют свои автомобили.

В общем и целом ситуация с квартирой у меня была очень даже приемлемая.

Чарли мое мнение по этому поводу не разделяла. Тетю и дядю она считала ханжами и мещанами, моего кузена – странным, а Хиллу и детей – просто чокнутыми. Ну, то, что они слегка с приветом, не вызывает сомнений. В прошлый раз, когда Чарли заходила в гости, дети в песочнице играли в мореплавателей- проповедников.

– Что у тебя там в су-у-умке? – спросил меня Иоанн-Павел.

– Ронина. Леди-вампир, – ответила я и быстро скользнула на пожарную лестницу сквозь появившуюся наконец щель.

– Что такое – ле-еди-и-ивам-пир? – донеслось мне вдогонку.

– Почитаешь об этом в детской Библии. – Обычно я не так гадко веду себя с детьми, просто сегодняшний допрос меня взбесил. Я вскарабкалась по шатающимся ступеням, открыла дверь, зашвырнула пакет с книгами и свою сумочку в угол и щелкнула замком. Имей я табличку «Не беспокоить», обязательно повесила бы ее на ручку. Чтобы меня, наконец, все оставили в покое. Мне хотелось только одного – пару дней провести в тишине и одиночестве в поисках подходящего способа свести счеты с жизнью. Неужели я требовала слишком многого?

Будучи человеком основательным, я, конечно, прочитала на сайте, посвященном депрессии, всё, в частности – что есть и другой выход, помимо самоубийства. Например, медикаменты. Но меня мучили сомнения, что существует лекарство, способное помочь мне увидеть в розовом свете мою собственную жизнь – такую, какой она на данный момент была. К тому же препараты, о которых шла речь, казалось, обладали всеми существующими побочными эффектами, от них даже волосы выпадали. Не знаю, сколько нужно заглотить таблеток, чтобы смириться не только с неудавшейся жизнью, но еще и с поредевшими волосами.

Другой выход из сложившейся ситуации – подвергнуться гипнозу, ну знаете, такому, когда человек считает себя курицей, крутит головой, кудахчет и пытается снести яйцо. Но гипнотизеров, которые действительно способны мне помочь, очень мало. Большинство из них требуют кучу денег за то, что тридцать раз повторяют вам: «Тебя будет тошнить от одного вида сигареты». К такому шарлатану Чарли как-то ходила, и курит она до сих пор.

Что касается психотерапии – пока доктор узнает столько же, сколько и я, пройдут годы и годы. А так долго я точно не протяну.

Чаша моего терпения переполнилась. Из нее даже полилось через край. Все. Хватит. Финита ля комедия. Больше не могу.

Все равно скучать по мне ни одна душа не будет. А если кто и будет, то ему стоило побеспокоиться об этом раньше.

«Вам пришли сообщения», – уведомил компьютер.

– Мне плевать, – ответила я на его призыв. Но потом все-таки посмотрела на монитор. Наверное, теперь сообщения на тему «вы выиграли» стали приходить по электронной почте. Но это были всего лишь Бритта Эмке, ныне Фрайфрау фон Фалькенхайн, и мой кузен Гарри.