Читать книгу "Наше счастливое время - Кон Джиён"

Поэтому после его смерти так много молодых людей чтили его память, посвящали ему песни и даже сняли фильм. Во всяком случае, они не мыслили штампами. Такое нарушение стандартов сильно впечатляет нас и заставляет задуматься. Однако сегодняшняя сцена была банальной до скуки, но, если честно, все равно где-то глубоко бередила душу. Мне захотелось поскорее убраться отсюда.

Синий блокнот 07

В доме матери было двое ребят старше нас года на три – четыре. Отчим обычно был немногословен, но стоило ему напиться, как он начинал громить и рушить все в доме. Так получилось, что мать и дальше не смогла избавиться от этого бремени насилия и алкогольной зависимости рядом с собой. Лицо ее, как и раньше, было в синяках. Одно лишь радовало, что каждое утро отчим просыпался и, загрузив на велосипед рулон обоев, уезжал на работу – клеить их. Однако это были лишь цветочки… Нетрудно догадаться, что названые братья не приняли нас с Ынсу с распростертыми объятиями.

Я же тоже постоянно ощетинивался, словно раненый еж, если они меня как-то задевали. Это напоминало, как колосья в поле поднимают волну от малейшего порыва ветра. Теперь уже мать начала нас поколачивать. Даже если братья били Ынсу, попадало нам, а если я грозился дать им сдачи, мать лупила нас еще сильнее. И однажды отчим собрал наши вещи – от нас опять избавлялись, отсылали в детский дом. От нас избавились, как от смятых бумажных коробочек. Я своими глазами видел и хорошо помню, как мать равнодушно ушла на кухню, отпихнув от себя поближе ко мне плачущего и зовущего маму Ынсу, который в то утро, слепой, растопырил руки по сторонам и искал мать. Снова нас бросили, и это была уже совсем другая история. Стало ясно, что на этот раз дороги обратно не будет. Теперь у нас не осталось даже ожидания матери. Теперь не только для Ынсу, но и для меня погас свет всей вселенной. Ни одно солнце больше не поднималось для нас.

Глава 7

Когда раздался звонок, я не спеша поглощала поздний завтрак. Это была тетя. Она, запыхавшаяся, попросила срочно приехать, чтобы кое-куда ее отвезти. Взглянув на часы, я увидела, что до обеда еще есть время и я успею до назначенной вечерней встречи.

Я поехала к ней в монастырь в районе Чхонпхадон, там мы загрузили в машину упаковку свиных ребрышек и отправились в район Самяндон. Припарковаться было негде, и нам пришлось оставить машину на платной стоянке около въезда на рынок и пройтись пешком. Я не могла нагрузить мою престарелую тетю тяжелой поклажей, поэтому скоро запыхалась, неся отнюдь не легкую упаковку. Мы уже миновали рынок, но дома, который искала тетя, так и не было видно. В переулках снег, выпавший несколько дней назад, уже потерял свою белизну, смешался с желтоватой золой и превратился в грязное месиво. Сразу было видно, что это бедный квартал. «Неужели это Сеул?» – подумала я. Столица иногда поражала меня блеском, с которым не мог сравниться Париж, и неужели эти улочки тоже были частью Сеула? Меня несколько шокировало, что в этом месте, где время как будто остановилось в шестидесятых годах, люди живут в такой тесноте, как в муравейнике. Однако, если быть откровенной, меня это не сильно тронуло, и мои чувства можно скорее сравнить с впечатлением от картины, на которой изображен пейзаж.

Тетя сказала, что мы идем на встречу с семьей домработницы, которую убил Чон Юнсу. После трагедии она несколько раз предлагала встретиться, но ей отказывали, а теперь, кажется, сердце родных немного оттаяло. Поэтому она перед Лунным Новым годом[10] решила купить в подарок немного мяса и торопилась его вручить – вот почему тетя так поспешно меня вызвала. Из-за назначенной на вечер встречи с однокурсниками я надела короткую юбку, и, пока я с тяжелым узлом пробиралась по этим задворкам, проходящие мужчины оглядывали меня с головы до пят, сильно раздражая. «И зачем я только во все это ввязалась, – размышляла я. – Черт подери, убийцы – все из бедняков, и их жертвы тоже голодранцы…»

– Тетя, отчего так?

– Что «так»?

– Почему они утверждают, что расправляются с богатеями? Я не имею в виду, что людей при деньгах можно убивать, но почему же? Почему все-таки их жертвы – тоже бедняки? О какой справедливости они говорят? Если уж на то пошло, загрузили бы взрывчатку в грузовик и взорвали ее в зажиточном районе, как те арабы, – возмутилась я, едва переводя дыхание. Тетя, тоже с трудом поднимавшаяся по узкой лестнице, остановилась и недоуменно посмотрела на меня.

– Говоришь, бомбу взорвать?.. Вот дуреха-то. Выходит, ты первая и погибнешь вместе с матерью и братьями.

– Я не говорю, что надо так сделать… Просто меня возмущает, что они убивают таких же несчастных людей… А потом кричат на каждом углу о справедливости, которой не существует в этом мире. Будто они святые апостолы…

– Районы с повышенным уровнем преступности… Ты же слышала, что так говорят про бедные кварталы. Потому что там, где живут богачи, есть охрана.

– А охранники живут же в подобных трущобах? И пока они охраняют богачей, страдают их жены и дочери, которым приходится работать допоздна и возвращаться домой по этим темным и узким переулкам… У меня этот Юнсу вызывает отвращение, но думает он как я. Он же сказал, что если признать, что Бог существует, то он живет не с нами, а в других местах – Бог, который защищает богатеев. Я согласна с ним. Это он в точку сказал… Поэтому я и не перевариваю всяких священнослужителей и церковь тоже.

– Столько отговорок у тебя, только чтобы не ходить в храм… Неуместное сравнение. Ты уверена, что вы можете говорить об одном и том же? Так, погоди-ка… это у нас номер 189–7?

Зайдя в узкий проулок, где еле-еле мог пройти один человек, она остановилась и сразу же постучала в дверь. У меня даже не было времени спросить, что она имела в виду под неуместным сравнением… То ли его отношение к таким, как я, то ли мои чувства к нему…

Открыв входную дверь, мы прямо из переулка попали в крохотную кухоньку, занимавшую меньше чем полпхена. Всюду в беспорядке была рассована домашняя утварь, в комнате было прохладно и стояла вонь: то ли от протухшей рыбы, то ли от перекисшего кимчхи[11]. Нас встретила старушенция с жидким узелком волос, которых было очень мало, но она заколола их длинной шпилькой в традиционном стиле; среднего роста, тощая-претощая, с приоткрытыми губами и опухшими воспаленными глазами, словно она долго и много рыдала. Когда я неловко протянула ей узелок со свиными ребрами, ее измученные глаза тотчас ожили. В глубине комнаты, размером не больше чем полтора пхена, царил полумрак; везде лежали стопки связанной старой бумаги; в углу – ворох одеял, готовых вот-вот развалиться; небольшое окошко почти под самым потолком было кое-как заклеено зеленой изолентой, чтобы хоть немного преградить путь сквозняку. Из него – все же это было окно – падал тусклый солнечный свет. Под этим окошком громоздился старый потертый комод, на котором стояла статуэтка Девы Марии. Как и во всех домах бедняков, скульптурка была неприглядной. Это было правдой. Когда я жила в Париже или во время путешествий по Италии, мне, хоть я и давно разочаровалась в вере, все равно изредка хотелось приобрести изящную фигурку Девы Марии, с которой эта статуэтка, конечно же, не могла сравниться. Лицо матери Иисуса в этой каморке казалось мрачным настолько, что не привидится и в страшном сне, и от одной мысли, что кто-то способен подарить такое, у меня побежали мурашки.