Читать книгу "День отца - Елена Лабрус"

Но, честное слово, иногда цветы — это просто цветы, а кофе — просто кофе.

Я ни на что не намекаю, не претендую, не надеюсь. И Славку это ни к чему не обязывает. Но…

Но Славки так долго не было. А сбежать, не попрощавшись, попахивало трусостью. Да и вообще сбежать: никогда не сдавайся — позорься до конца. Поэтому я остался.

И, вопреки всему, разговор с её мамой неожиданно завязался. И вдруг вышел на тему, из-за которой более всего я тут и стоял, и бледнел, и зеленел.

— Это же Максим заметил, — машинально поправляя раскиданные листы, сказала Надежда Сергеевна, если я не забыл, как зовут Славкину маму. — Он первый забил тревогу, что она стала такой рассеянной.

— А давно? — удивился я, что инициатива исходила от Славкиного хоккеиста.

— Где-то после Нового года, — задумалась Надежда Сергеевна. — Но ты же помнишь Владочку: она чуть лишних сто граммов наберёт — сразу на диету. А под Новый год мы все вместе летали на Мальдивы, позволили себе там лишнего. Едва вернулись, она сразу жёстко: диета, тренировки, работа.

Я постеснялся снова сесть на аккуратно разложенные на столе листы, поэтому прислонился к подоконнику.

— И что Бахтин?

— Максимушка встревожился не на шутку. Сначала здесь по врачам Владочку повёл. Потом увёз в Швейцарию, там положил в клинику.

Мои брови взлетели по лбу ещё выше. Да так там и остались, когда она добавила:

— Даже от очередных игр отказался. Я плохо разбираюсь, что там было: КХЛ, НХЛ, какой-то плей-офф или чемпионат, но Максимушка не полетел. Остался с женой.

— И ничего не нашли? — появился у меня ещё один повод для расстройства, даже два.

Во-первых, это мамино «с женой», словно и нет никакого бракоразводного процесса, а даже если и есть, то Надежда Сергеевна к нему не относится серьёзно. Это так, Владочкина блажь: милые бранятся только тешатся.

А во-вторых, подчёркнутое «максимушка», дорогой зятётечек, кормилец, заботушка, словно и не он, ненаглядный, на тех фотографиях «жарит» какую-то малолетку, едва не в супружеской постели.

Мама и здесь не в кусе?

Или это такое ненавязчивое предупреждение, чтобы я ни на что не рассчитывал: в жизни Владочки есть мужчина. Это неизменно. И это не я. Она даже звать её стала как Бахтин — Влада, Владочка, хотя раньше называла Славушка.

— Кое-какие показатели были на грани нормы, — ответила она, — какие-то занижены — худоба Владочкина, конечно, не проходит для организма бесследно, но ничего катастрофического или необычного, что могло бы привести к таким серьёзным последствиям, как проблемы с памятью, не обнаружили.

— Тяжёлые металлы? Лекарства? — осторожно предположил я.

— Проверили и на ртуть, и на свинец, и на радионуклиды, и на гормоны, — она неловко кашлянула, и, если бы она этого не сделала, я бы и не заметил в её перечислении никакого подвоха. Но теперь споткнулся: гормоны? О гормонах я знал всё. Они хотели ребёнка? — …привезли столько бумажек, устанешь листать, не то, что разбираться, — дослушал я словно сквозь вату в ушах.

Резко захотелось сесть. Прямо здесь. Прямо на пол. И было настолько острым ощущение, что мне на шею накинули петлю, а из-под ног выбили табуретку, что я потянул вниз ворот свитера.

Ну не мог же Бахтин сразу и травить жену, и думать о том, чтобы завести ребёнка?

Заботится о её здоровье и гробить его одновременно?

Моя зловещая теория рассыпалась в прах.

Как та старуха, я сел у разбитого корыта и задумался….

А что в принципе я знал о Максиме Бахтине? О его жизни, характере, мотивах, по которым он женился. Что я знал об их семейной жизни? Что он ей изменял. Об их разводе? Только то, что подала на развод Славка, и сделала это меньше месяца назад уже после того, как у неё начались проблемы с памятью. Ещё, что сейчас Бахтин на очередных соревнованиях. И он хочет половину дома.

Из всего этого я сделал не слишком ли далеко идущие выводы?

спросила рыбка золотая

скажи мне старче ну на кой

а тот молчит и засыпает

мукой

Глава 13

— Рим, да понятно, что для тебя её муж воплощение зла. Не переживай! Я бы тоже подумал на мужа. Да любой нормальный человек подумал бы, что её травит муж, — похлопал меня по плечу Рейман. — И ещё не факт, что это не так.

Его жена Ирина, тоже ветеринар, а по совместительству ещё и собачий парикмахер, постучала по хромированной поверхности стола, приглашая пса.

Командор послушно запрыгнул на жалобно скрипнувшую мебель. В мокрой шерсти жгутами этот шваброподобный телёнок весил, наверное, под центнер. Я привёл его немного подстричь.

— Бахтин увёл у тебя девушку. Он её не любил, но женился. Уже мотив. А если учесть стоимость компании, которая теперь принадлежит ей — основательный такой мотив, — то ли успокаивал, то ли сочувствовал, то ли подбадривал меня Аркан.

Одно я теперь знал точно: какими бы благородными мотивами ни было продиктовано моё решение помочь Владиславе, я зря парился — всё равно для всех моё поведение выглядит так, словно я очередной раз стучусь любом в закрытые ворота.

Любые мои попытки объяснить, что у меня есть основания думать: она в опасности, я не ищу повод, я ни на что не надеюсь — выглядели как оправдания.

Жалкие оправдания. Все знали, итог будет один: печально известный. И в глубине души жалели и сочувствовали.

Все, кому бы я ни рассказывал эту историю.

Все. В том числе и Рейманы.

Ну и плевать!  — решил я. Считайте меня больным на всю голову, безнадёжным и временно пропащим для общества (я же ни о чём другом не говорил, кроме Славки) — кем угодно. Пле-вать!

Буду делать что считаю нужным и не буду об этом париться.

И обольщаться тоже не буду.

Да, я видел, как Славка покачнулась мне навстречу с цветами в руках, когда я приехал в офис. Видел, как вздрогнула и закрыла глаза: я помогал ей надеть пальто и нечаянно коснулся руки, когда мы собирались в ресторан. Как прикусила губу, когда я поправлял зацепившуюся за шарф серёжку. И я почувствовал, как едва ощутимо она прильнула к моей спине в лифте и вздохнула…

Да, я всё это видел, чувствовал, обонял, осязал, слышал.

Но меньше всего хотел думать о том, что это игра.

Я вообще не хотел об этом думать.

Я так привык быть для неё никем, ничем, просто тенью, так, старым другом, что мне даже не приходилось притворяться. Я привычно играл свою роль дерева на сцене, исполнял где надо партию грустного шута, где требовалось — роль безмолвного пажа, зонта над её головой, жилетки, в которую можно поплакать, а проще говоря, был собой и вёл себя как обычно.