Читать книгу "Визит нестарой дамы - Мария Арбатова"

Я подумала, что если бы я решила эмигрировать, то мать устроила бы мне точно такое же ледовое побоище, как Димкина – Димке. Обе они даже не предполагали, что не они лучше всех знали, где и как комфортней жить их детям.

Я никогда не думала об эмиграции, но если бы мне, а особенно моим детям, в спину стреляли и пришлось сматываться, я, наверное, выбрала бы Швецию. Я много моталась по материку, но из всего виденного Швеция показалась мне самым гармоничным местом. Дело было даже не в том, что там половину парламента занимали бабы, а в мужском туалете можно было наткнуться на столик для пеленания младенца; дело было в том, что модель шведской жизни почти не отклонялась от золотого сечения, что на меня как на изобразителя действовало как музыка крысолова на крысу. Геометрия шведского бытия была логична. Логичное место в ней занимали ребенок, старик, экология, насилие, честность и прочие вещи, плавающие в других странах, как фрукты в компоте. По Швеции ходили породистые, заторможенные, с русской точки зрения, люди. Через неделю ты становился таким же, звуковой порог снижался, на крик ты тоже начинал реагировать как на крик, а не как на обыденную тональность. Тебе тоже хотелось что-нибудь строить и кого-нибудь спасать двадцать четыре часа в сутки, потому что остальные проблемы были решены автоматически. Казалось нормальным, что после развода дети отдавались не матери, а тому, с кем им было лучше, что мужчины жили на шесть лет меньше, чем женщины, когда в России – на двенадцать. В парламенте висела картина с голой девицей, утопающей в зелени, и находился детский сад для детей депутатов. По улице не бегало ни одного бездомного зверя, и почти все женщины рожали в присутствии мужей. В женском журнале пестрели советы, как лучше клеить мужиков по Интернету, а воздух в центре города достигал лесной чистоты. На нобелевском обеде все сидели чопорно, пока не уходили король и королева, а потом начинали отрываться. Существовал министр равноправия, а пустые банки и бутылки из экологических соображений в магазине сдавались в специальный автомат, выдающий льготный чек на покупку новых. Жизнь была устроена так, что ни король, ни уборщик мусора никогда не нарушали пределов своей компетенции. Лидерша правящей партии не стала премьер-министром за то, что, очень торопясь, использовала кредитную партийную карточку в личных целях – купила куртку и шоколадку по кредитке партии – и хотя вернула деньги на счет вечером, считалась дискредитированной. В Швеции было неприлично показывать собственное богатство, и, единожды украв, ты не мог думать о продолжении карьеры на территории этой страны. Такая странная, мудрая, уважающая себя и других держава с доверчивыми, как дети, гражданами, состоящая из моря и сдержанного камня. А главное – без этих идиотских американских улыбаний всех подряд всем подряд.

Напротив моего окна в гостинице был пансионат для пожилых, и каждое утро я наблюдала, как за столиками в кафе рассаживаются расслабленные старики и старухи, как они обвязывают себя салфетками, намазывают джемы на бутерброды, грызут фрукты пластмассовыми зубами, кокетничают друг с другом, уходят или уезжают на инвалидных колясках. Я подумала, что если бы моя мать поселилась в такой гостинице, ровно через неделю она начала бы материть все вокруг, потому что ее поколение выживало на энергии отрицания, на энергии ненависти и мгновенного нахождения объекта для нее. Одна часть человечества осваивала мир по принципу «мне это нравится», другая – по противоположному. Видимо, вместе они достигали равновесия, но я не выдерживала испытания диалогами: «Мама, ты будешь чай? – Нет, я буду чай! – Почему „нет“, если ты „будешь“ чай? – Нет, скажи, почему ты цепляешься к моей речи?»

Я поплелась в кухню. В кухне сидела Дин и натирала на терке обнаруженные фрукты.

– Что ты делаешь?

– У меня по режиму фруктовый салат. Я имею работу фотомодели. У меня сложная диета. Может, он тебе тоже понравится. Я им две недели питалась во Флориде.

– Ну и как? – Мой вопрос относился сразу и к салату, и к Флориде, и к работе фотомоделью.

– Во Флориде дико жарко и влажно. Багамы – жуть. Насекомые немыслимых видов и размеров, нищие аборигены, ненавидящие туристов, за счет которых живут. Грязно, и, если не играть в казино, можно свихнуться со скуки. Собственно, платишь бешеные деньги за эстетику: чистый океан, белый песок, сочетание высоких сосен и низких пальм. «Скитаюсь и иллюзии теряю, и вот еще потеряна одна», – как писал поэт Винокуров. Надо позвонить Пупсику и Тихоне. А что мы делаем вечером?

– Можем смотаться на вернисаж и выпить, – предложила я. Интересно, откуда она знала Винокурова, неужели это поколение еще читало стихи?

– Набери их телефончик, – попросила Дин. Я набрала номер, она засунула трубку между плечом и ухом, длинные пальцы продолжали терзать фруктовую мякоть. – Алло. Могу я поговорить с Лидией? – со своим гнусавым американизированным мяуканьем спросила Дин. – Здравствуйте, Лидия. Я приехала из Америки по распоряжению вашего одноклассника Дмитрия… Да. Спасибо. У него все о’кей. Да. Спасибо. Конечно… Да… Спасибо. Да, это очень любезно.

Я представила, как приторно Пупсик суетится на том конце трубки. Представила не с отвращением, а с материнской жалостью. Все недостатки Пупсика еще со школьной скамьи я почему-то инкриминировала самой себе: это я не научила ее, это я не объяснила ей, как вести себя стыдно. Может быть, потому что моя мать была далека от идеала, я разыгрывала из себя со всеми друзьями честную и не предающую мамашку.

– Мне необходимо встретиться с вами для официального разговора. Хорошо бы завтра, – продолжала Дин. – Отлично, завтра в девять. Мы, американцы, рано начинаем свой день. Да. Спасибо, это будет приятно. Я проживаю у Ирины Ермаковой. Да? Очень жаль, но у меня назначены на эту квартиру деловые звонки.

– Скажи, что меня не будет, – зачем-то, видимо, снова из опекающих соображений, сказала я, не подумав, куда же попрусь в такую рань.

– Если вас устроит, то в квартире я буду одна. Вот и хорошо, значит, договорились. Да, я надеюсь, вы будете с мужем. Да, да, я в курсе того, кто теперь ваш муж. Благодарю вас. До завтра.

– Слушай, я погорячилась. В девять утра я могу встать только в двух случаях – если очередной путч или очередной развод, – замялась я.

– И не вставай. Спи себе, визит вряд ли будет долгим. Этот салат посыпается сахарной пудрой. Меня учила его делать одна голландская флейтистка.

Я представила себе худую, немного сумасшедшую флейтистку в шортах и грубых ботинках, представила, как они сидят на постели и кормят друг друга фруктовым салатом. Я даже подумала, что это можно хорошо сделать грифелем на мятой бумаге.

– У тебя с ней был роман? – игриво спросила я.

– С кем? – удивилась Дин.

– С голландской флейтисткой.

– Немножко, – ответила Дин, захохотав как сумасшедшая. – Достань тарелки и попробуй, это божественно.

– Извини, ненавижу разрушенные фрукты. У меня болезненное чувство целого.

– Зануда!

– А почему ты ржешь как лошадь?

– Это трудно объяснить. Это не переводится.