Читать книгу "Янтарные глаза леса - Елизавета Дворецкая"

– Что-то я не слыхал, чтобы простые лиходеи своих отбивали, да еще у княжеской дружины! – хмурясь, бормотал Скоромет, словно хотел перед кем-то оправдаться. Но он и сам понимал, что князя Велемога это не убедит.

– А ты подумай! – с вызовом ответил Миломир. Ему тоже было стыдно, и он очень сердился на себя, что не сообразил раньше. – Кабы из наших кто в полон попал – ты бы не пошел их вызволять?

– Спрашиваешь! – обиделся Скоромет.

– Вот и думай! Ватага то была или…

– Или что? – спросил Светловой, впервые обернувшись.

– Или дружина! – уверенно ответил Миломир. – И не мне тебе объяснять, в чем разница!

Светловой не ответил. Он и сам отлично знал разницу между случайным сборищем разбойничьей ватаги, в котором у каждого на совести пятно от нарушенных законов рода, и дружиной, которая сама единый род.

На огнище рассказ Изнанца и Кудрявца вызвал переполох. Варовит не раз похвалил себя за предусмотрительность, а Смеяна тем временем перевязывала новых раненых. Светловою не хотелось задерживаться здесь – гордиться нечем. Желая засветло добраться до Лебедина, он сразу после полудня стал прощаться с гостеприимными хозяевами. Кмети во дворе седлали коней, все Ольховики высыпали их провожать. Уже готовясь сесть в седло, Светловой обернулся и поискал глазами Смеяну. Она стояла у дверей беседы, грустная, потухшая, и Светловой помолчал, поглаживая шею коня, чувствуя, что должен сказать ей что-то на прощание, но не находя слов. Весь этот поход сейчас казался ему странным, как сон: и битва, и красавица Белосвета, и эта девушка, простая, но похожая на источник живой воды. Пожалуй, завтра он будет думать, что и она тоже примерещилась. Но нет, она живая. Ее глаза смотрели на Светловоя с дружелюбным сочувствием, утешали и подбадривали, и ему было жаль расставаться с ней. А что поделать?

– Хочу тебе спасибо сказать – хорошо ты моих кметей вылечила! – наконец произнес Светловой, пытаясь взглядом досказать ей остальное. – Чем мне тебя отблагодарить?

– Вела и Велес лечат, а я так, помогаю, – ответила Смеяна.

Девушку томила тоска, словно ее увозят из родного дома к чужим людям, навсегда. Отныне родное огнище станет для нее чужим и запустелым, потому что здесь нет княжича Светловоя. Привычная улыбка на ее лице сейчас казалась ненастоящей, она смущенно отводила глаза. Ольховики подталкивали друг друга локтями: такой потерянной еще никто Смеяну не видел. Влюбиться в самого княжича – только она одна на такую глупость и способна!

Но Светловой не замечал, что над ней смеются: он видел одну Смеяну, и на сердце его было тепло и грустно, как будто он надолго прощался с родной сестрой и даже не мог сказать ей, как сильно ее любит.

– Чего хочешь – серебра? – Светловой прикоснулся к кошелю на поясе, сам не веря, что какие-то подарки смогут облегчить ей разлуку. – Или полотна – из Славена пришлю?

– Не надо мне ничего такого… – не глядя на него, отговаривалась Смеяна. Разве можно серебром или полотном заплатить за это странное смятение, грусть и радость, счастье встречи и тягучую тоску расставания?

– Может, хочешь какой-нибудь убор дорогой? Перстней, ожерелий?

– Убор… – повторила Смеяна и вдруг ахнула, вскинула загоревшиеся глаза на Светловоя. – Хочу! Скажи деду, чтобы мой клык отдал! – с внезапным воодушевлением воскликнула она.

– Какой клык? – Светловой с удивлением обернулся к Варовиту.

– А! – Тот с досадой махнул рукой. – От матери ее осталось ожерелье. Да его моя старуха прибрала…

– И прибрала! – поддакнула бабка Гладина. – И прибрала! Куда ей, непутевой? Там янтари дорогие! У меня у самой такого нет! Она в лес пойдет да потеряет!

– Не твоя забота! – горячо возразила Смеяна. Об этом они спорили далеко не в первый раз. – Даже если и потеряю! У меня лес возьмет, мне и назад отдаст! Мое это, а не ваше! Княжич, вели им отдать! Моя мать с ожерельем пришла, а они мне его не отдают!

– Отдайте вы ей, ведь от родной матери память последняя! – сказал Светловой Варовиту. – А хочешь, я тебе из Славена еще лучше пришлю?

– Не надо мне лучше, пусть мое отдадут!

Светловой глянул на старейшину. Хмурясь, тот кивнул старухе. Бормоча что-то под нос, Гладина ушла в избу и скоро вернулась, неся в платке ожерелье. Смеяна почти выхватила платок у нее из рук и торопливо развернула. На тонком ремешке висел ряд ярко-желтых полупрозрачных кусочков янтаря, со звериным зубом в середине. Приглядевшись, Светловой узнал клык рыси. А Смеяна тут же надела ожерелье, и глаза ее засияли ярче янтаря.

– Спасибо тебе, княжич! – разом повеселев, поблагодарила она. В улыбке ее было столько веселья, что Светловой невольно улыбнулся тоже. – Лучше подарка мне никакой князь не сделал бы! Коли еще с кем биться надумаете – присылайте за мной, я помогу!

– Молчи, бесстыжая! – разом накинулись на нее и Варовит, и Гладина, и еще кто-то из стоявших вокруг родичей. – Язык придержи – накличешь беду!

Заливаясь счастливым смехом, Смеяна прижала руку к ожерелью и бросилась вон из ворот. Когда Светловой с кметями выехали следом, ее уже нигде не было видно. Зажав в кулаке ожерелье, она крепко прижималась к березе, обняв белый мягко-шероховатый ствол. Желтыми глазами лесовицы Смеяна смотрела из гущи ветвей на удалявшуюся дружину; сердце щемило, хотелось заплакать, но она с усилием сдерживала слезы. Плакать не о чем – к ней приходил сам Ярила. Память о нем лежала в сердце теплым комком и шевелилась там, как что-то пушистое и живое, и в этом заключалось такое блаженство, никогда ею прежде не испытанное, что даже со слезами на глазах хотелось улыбаться от радости. Не верилось, что он уехал совсем. Придет время – и он вернется. Ведь Ярила всегда возвращается, каждый год…

А береза качала над ее головой широкими зелеными крыльями, как будто сама богиня Лада ласково гладила по волосам дочь человеческого рода, и в мягком шелесте листвы таилось обещание будущей радости сердцу, которое умеет любить.

Глава 2

За обратную дорогу у Светловоя нашлось время опомниться и поразмыслить. Порой ему вспоминалась сияющая розовыми лучами красота Белосветы, но ее черты почти растаяли в памяти, осталось только чистое облако радужного света. Зато хорошо ему помнилось лицо Смеяны, ее вздернутый нос с россыпью веснушек, желтые глаза, то мечущие искры задора, то полные горячего сердечного сочувствия. Он тосковал по обеим сразу и сам себя не понимал. Ни разу за восемнадцать лет жизни ему не приходилось переживать такой бури в душе. Он будто рвался пополам: одна половина стремилась к недостижимой, небывалой, чистой мечте, а вторая тянулась к живому и горячему человеческому счастью, яркий свет которого он видел в глазах Смеяны.

Светловой гнал от себя девичьи образы, и взамен вспоминались глиногорские гости, две битвы с дрёмичами. Хороша пшеничка во поле стояла, а до овина одна солома дошла! Чем больше он вспоминал о произошедшем на реке, тем больше проникался уверенностью, что все это неспроста – и торговые гости явно какие-то странные, и лиходеи напали на них не случайно. И старшину глиногорцев он несомненно где-то видел, и тогда тот вовсе не был купцом. Не стоило упускать смолятичей из виду, но Светловой сообразил это только сейчас. «Видно, крепко меня тот козлиномордый приложил! – с досадой думал он. – Совсем я соображать перестал. Еще и не то примерещилось бы!» Мысли его путались, впечатления мешались. Их было так много, что казалось, он пробыл в походе не пять дней, а целый год.