Читать книгу "Неверные шаги - Мария Адольфссон"

— Да, я не сумел с ней связаться и решил туда съездить. Обычно она не берет телефон, когда звоню я. Но мне не хотелось, чтобы она услышала о смерти матери от других.

Карен коротко кивает. Вполне логично, прямо-таки по-человечески.

— Я пошел к ратуше, забрал машину и поехал в Горду. Да, она живет в Горде, — добавляет он с досадой, будто слишком часто видел удивленно поднятые брови. Вот и Карен явно не сумела скрыть удивление, что будущая наследница Смеедов живет в одном из серых многоквартирных домов на севере города.

— Ну и как, повидал ее?

— Да. Она впустила меня, на десять минут.

В голосе нет горечи, только легкое удивление, что ему удалось-таки поговорить с дочерью. Придется выяснить, в чем тут дело, думает Карен, но не сейчас.

— И как она? — спрашивает Карен. По лицу Юнаса пробегает тень досады.

— Спроси у нее сама. Уверен, ты не станешь откладывать допрос дочери жертвы, независимо от того, как она себя чувствует.

Голос вновь звучит жестко, Юнас быстро встает. Пошатывается, но сохраняет равновесие и, не глядя на Карен, роняет:

— Больше мне добавить нечего.

Она тоже медленно встает, спокойно говорит:

— Ладно, пока достаточно. Но нам придется поговорить снова, вероятно, уже завтра. Только еще один вопрос — и я уйду.

Юнас отошел к окну, стоит спиной к ней, смотрит в сад. Дождь льет как из ведра, зонт гнется от ветра.

— Когда ты последний раз видел Сюзанну?

— Черт тебя побери, Эйкен. — Юнас Смеед раздвигает стеклянную дверь. — Уходи.

Ветер и дождь хлещут по лицу, словно пощечина. За короткое время, проведенное в доме шефа, температура явно упала на несколько градусов. Подметки берцев предательски скользят по деревянному настилу, и она осторожно спускается по трем ступенькам на гравийную дорожку. Огибая угол дома, оборачивается, заглядывает в освещенную гостиную. Юнас Смеед опять стоит у сервировочного столика, откручивает крышку полупустой бутылки “Грота”. Потом слышится грохот упавшего зонтика.

12

Лангевик, март 1970 г.

Пер Линдгрен закрывает глаза, откидывается назад. Так и кажется, будто он взлетает, парит над землей, несомый окружающими звуками. Слабым шорохом в еще голых кронах деревьев, криками чаек, что прилетают с моря и в надежде высмотреть еду вьются над столом. Даже не пытайтесь, думает он, вас ждет разочарование, как и меня. Ни его, ни чаек рыбой не угостят. Здесь не угостят. Мясо, понятно, исключено, а об остальном он как-то не задумывался, хоть они и обсуждали, можно есть рыбу или нет. Одни были за, другие непоколебимо против. В итоге большинством голосов решили, что и рыба, и моллюски в коммуне под запретом, зато яйца есть можно, правда, только от своих кур или уток.

Пер Линдгрен улыбается, вспоминая предотъездные споры. Ингела грозила, что они с Тумасом вообще откажутся участвовать в проекте, если кто будет настаивать на вегетарианских идеалах. Брендон хотел лишь яиц и бекона на завтрак, но, заметив предостерегающий взгляд Джанет, ограничился яйцами. Мнение Тео они узнают только завтра; голландец присоединится к коммуне на день позже других. Тео Реп — друг Джанет и Брендона по амстердамским временам, и остальные с ним пока не встречались, но Джанет и Брендон ручаются: он парень что надо. Вдобавок владеет “буханкой”, каким-то образом ухитрился отхватить советский микроавтобус, думает Пер. А вместительный внедорожник — самый подходящий транспорт здесь, на острове.

У них есть полгода. На такой срок хватит денег, чтобы продержаться на плаву и заложить в усадьбе основы общего будущего. Пока посевы не принесут урожай, придется себя ограничивать, жить бережливо. Посильный вклад внесли все и каждый. Тумас с Ингелой — несколько тысяч крон, Диса — свои знания, Брендон — свои связи (какие именно и для чего они могут пригодиться, Пер понятия не имеет), Джанет — несколько сотен фунтов, унаследованных от бабушки, Тео — “буханку” и кой-какую рассаду.

А без его любимой Анны-Марии вообще ничего бы этого не было. Известие о кончине ее деда сперва всего лишь означало, что незнакомый ей старикан, отец ее отца, которого она едва помнила, сыграл в ящик. В Доггерланде она никогда не бывала, толком не знала, что в этой стране ее корни. И вдруг на тебе — нежданно-негаданно оказалась владелицей Луторпа, усадьбы к северу от Лангевика, на острове Хеймё. Странное название, чуть ли не экзотическое. Но письмо из адвокатской конторы сомнений не оставляло: если Анна-Мария пожелает, они с большим удовольствием позаботятся о продаже как усадьбы Луторп, так и прилежащих пастбищных и лесных угодий, которые входят в состав наследства. Если же она желает оставить все за собой, то должна нанять человека присматривать за тамошним хозяйством. Или заняться этим сама.

Им хватило недели, чтобы принять решение.

Пер вздрагивает, когда знакомый детский смех и топоток бегущих ног прерывается глухим звуком падения. Он молча считает: раз, два, три… на четыре раздается вопль. И тотчас же мягкий датский говорок Дисы утешает:

— Ну-ну-ну, ничего страшного.

Не открывая глаз, он слышит, как плач во дворе стихает, но сию же минуту детский рев слышится в доме, вскоре уже на два голоса.

— Я займусь, — говорит Тумас, и Пер мысленно видит, как его друг приподнимает Лава и, быстро и привычно принюхавшись, проверяет, не сменить ли подгузник, а одновременно берет на руки Орьяна, успокаивает. Купать, менять пеленки и успокаивать — дело Тумаса, кормить — дело Ингелы. Тумас занимается детишками, хоть они и не его. Он так влюблен, что, наверно, сделает что угодно, только бы на сей раз не потерять Ингелу. Теперь, после нескольких лет, прожитых врозь, они наконец-то снова вместе.

Потом он думает, что Тумас выполняет свою работу так же тщательно, как собирал модели самолетов, когда они оба были детьми. До сих пор он помнит запах клея, которым они склеивали детальки, разложенные на письменном столе в комнате у Тумаса. Самому ему недоставало терпения, зачастую он оставлял лучшего друга наедине с серыми кусочками пластмассы и перебирал коллекцию пластинок. Дядя Тумаса работал в музыкальной отрасли и снабжал племянника новейшими дисками, о которых Пер мог только мечтать.

“Бери, — обычно говорил Тумас, видя, как Пер, сощурив глаза, внимательно читает каждую букву на обороте конверта какого-нибудь сингла, который у него не вызывал ни малейшего интереса. — Бери, если хочешь, у меня их и так полно”.

Теперь слышно звяканье тарелок и приборов, которые раскладывают на столе, и резкий хлопок пробки, выдернутой из бутылки. Торопливый топот ног в дом и из дома, энергичные шаги, чтобы принести и поставить что-то на стол. Потом голоса. Голоса, звучащие то громче, то тише, взрыв смеха, кто-то кого-то окликает, просит захватить на кухне что-то еще.

Звуки праздника.

Надо бы встать и помочь остальным, но Пер не в силах расстаться с этим сном наяву. Брендон затягивает “I Feel Like I'm Fixin’ to Die-Rag”[2], и кто-то — Ингела? — не очень уверенно подхватывает. Она не поспевает ни за текстом, ни за Брендоновым темпом, но припев сквозь смех поют все: