Читать книгу "Карусель - Розамунда Пилчер"

— Я не вижу ничего плохого в замужестве. Я только считаю, что выйти замуж не за того человека — это безумие.

— Полагаю, вы никогда не делали такой ошибки.

— Нет, на самом деле, нет. Зато я сделал все остальные, какие только мог. Все на свете ошибки, кроме женитьбы. — Казалось, он осмысляет собственные слова. — Даже не думал никогда об этом, на самом деле.

Он улыбнулся мне, и я улыбнулась в ответ: меня наполняла беспричинная радость оттого, что он никогда не был женат. И в то же время меня это не удивляло. В нем был какой-то кочевой, свободный дух, и я поняла, что завидую этому.

— Хорошо бы иметь время на все в жизни, — сказала я.

— У вас есть время.

— Я знаю, но мне кажется, что я уже погрязла в рутине. Я люблю рутину. Я люблю свою работу и делаю именно то, что мне хочется делать, и я люблю Марка Бернштейна и не променяла бы свою работу ни на что на свете. Но иногда бывают такие утра, когда я еду на машине на работу и думаю: мне ведь уже двадцать три, и что я делаю со своей жизнью? И я думаю обо всех местах, где мне хотелось бы побывать. Кашмир, Багамы, Греция, Пальмира. И Сан-Франциско, и Пекин, и Япония. Я хотела бы посетить некоторые из тех мест, где были вы.

— Тогда отправляйтесь. Отправляйтесь прямо сейчас.

— В ваших устах это звучит так, словно это очень легко.

— Это может быть легко. Жизнь проста ровно настолько, насколько вы делаете ее простой.

— Возможно, мне недостает такого рода смелости. И все же я хотела бы осуществить кое-что из того, что осуществили вы.

Он рассмеялся.

— Напрасно. Кое-что из этого было кошмаром.

— Но теперь это уже не кошмар. Сейчас-то у вас все в порядке.

— Неопределенность — это всегда кошмар.

— А в чем у вас сейчас неопределенность?

— В том, что же я буду делать дальше.

— Это не должно быть слишком пугающе.

— Мне тридцать один. В течение ближайших двенадцати месяцев я должен принять какое-то решение. Меня страшит движение по течению. Я не хочу плыть по течению всю оставшуюся жизнь.

— А что вы хотите делать?

— Я хочу…

Он облокотился на бугристый гранит, из которого была сложена стена гавани, повернул лицо к солнцу и прикрыл глаза. Он походил на человека, который мечтает забыться сном.

— Когда эта выставка у Петера Частала закончится и я освобожусь, я хочу поехать в Грецию. Там есть остров по имени Спетсес. И на этом острове стоит дом, белый и квадратный, словно кубик сахара. Перед ним терраса, вымощенная терракотовыми плитками, а у верхней кромки стен висят горшки с геранью. Внизу, под террасой, есть причал и лодка с белым парусом, который похож на крыло чайки. Небольшая лодка. На двоих.

Я ждала. Он открыл глаза и сказал:

— Думаю, я отправлюсь туда.

— Отправьтесь.

— Вы приедете туда? — Он протянул ко мне руку. — Вам не хотелось бы приехать туда ко мне в гости? Вы только что сказали, что хотели бы увидеть Грецию. Приезжайте, и я покажу вам ее прославленные места.

Я была очень тронута. Я вложила свою руку в его ладонь и почувствовала, как его пальцы сомкнулись на моем запястье. Насколько же это было иначе, как невероятно отличалось это приглашение от того, что мне мучительно предлагал Найджел — приглашения посетить его мать в графстве Инвернесс. Два разных мира. Тревожное соприкосновение двух разных миров. Тревожное соприкосновение двух разных миров. Я едва не расплакалась.

— Однажды, — ответила я таким тоном, каким мать успокаивает настойчивого ребенка, — однажды я, может быть, смогу приехать.

Небо затянуло и стало холодать. Пора было двигаться. Мы собрали оставшийся от пикника мусор, нашли у фонаря небольшую урну и выкинули его туда. Потом мы дошли до того места, где я оставила машину; в воздухе стоял запах дождя, и штормовое море стало свинцовым.

Красное небо во время восхода — ждет пастуха непогода. Мы сели в машину и медленно поехали в Пенмаррон. Обогреватель у Фебы не работал, и я замерзла. Я знала, что в Холли-коттедже нас ждет пылающий огонь и, может быть, чай с лепешками, но я думала не об этих вещах. Мое воображение было захвачено образами Греции, я представляла себе домик над водой и лодку с парусом, подобным крылу чайки. Я думала о купании в темном Эгейском море, где вода теплая и прозрачная как стекло…

Память всколыхнулась.

— Дэниел.

— Что?

— В ту ночь, когда я приехала из Лондона, мне приснился сон. Он был о плавании. Я была на пустынном острове и мне пришлось долго идти по мелководью. А затем вода вдруг стала глубокой, но при этом она была такой чистой, что я могла видеть дно. И как только я поплыла, то почувствовала течение. Очень сильное и быстрое. Меня словно несло по реке.

Я вновь вспомнила то ощущение покоя, блаженного всеприятия.

— А что было потом?

— Ничего. Но это было прекрасно.

— Похоже, это был хороший сон. А почему вы о нем вспомнили?

— Я подумала о Греции. О купании в гомеровском винноцветном море.

— Все сны что-то значат.

— Я знаю.

— А что, по-вашему, значил этот сон?

— Я думала, возможно, он был о смерти, — ответила я.

Но это было до того, как в мою жизнь вошел Дэниел. Теперь я была мудрее и знала, что сон был не о смерти. Он был о любви.

Вернувшись в Холли-коттедж, мы не нашли там Фебы. Освещенная огнем гостиная была пуста, и когда я покричала наверх, думая, что она, возможно, провела весь день в постели, ответа тоже не последовало.

Но из кухни доносился звон тарелок и скрип выдвижного ящика. Я вышла в холл вместе с Дэниелом и открыла дверь в кухню, но обнаружила там лишь Лили Тонкинс, которая сбивала в миске масло.

— А, вот и вы, — сказала она. У нее был такой вид, словно она не слишком рада нас видеть, и я заподозрила, что ее что-то вывело из себя. Лили могла здорово выйти из себя, но не из-за нас, а просто из-за общего положения дел на свете: угрюмого мужа, щекастой дочки, которая работала в бакалее, и человека из магистрата, который ведал ее пенсией.

— Где Феба? — спросила я.

Лили не подняла взгляда от миски с маслом.

— Пошла вниз к воде.

— Я надеялась, что она сегодня полежит в постели.

— Полежит в постели? — Лили с грохотом отставила миску и уставилась на меня, уперев руки в боки. — Ну это вряд ли. У нас сегодня эта маленькая Шарлотта Коллиз весь день тут околачивается, прямо с десяти утра. Я только успела отнести мисс Шеклтон чашку чая и начала натирать медную посуду, как услышала звонок в дверь. Кого еще принесла нелегкая, проворчала я, пошла открывать и обнаружила там ее. И с тех пор она здесь.