Читать книгу "Незнакомая дочь - Элена Ферранте"

“Никогда так больше не делай”, – сказала я нарочито назидательным тоном. Она улыбнулась и попыталась снова меня ударить, уверенная, что наконец-то вовлекла мать в игру. Но я опередила ее, шлепнула опять, немного сильнее, и проговорила: “Не смей, Бьянка, даже не пытайся”. На сей раз она хрипло засмеялась, взглянув на меня с легким недоумением, а я вновь ударила ее кончиками вытянутых пальцев и все била и била дочку, приговаривая: “Мама не хочет драться. Никогда так больше не делай!” – и наконец она поняла, что это не игра, и громко заревела.

Я почувствовала под пальцами ее слезы, но не остановилась. Я шлепала ее по щеке сначала медленно, контролируя свои движения, потом все быстрее и решительнее, и это была не воспитательная мера, а настоящий акт насилия, сдержанного, но все же насилия. “Уйди отсюда, – сказала я, не повышая голоса, – мне нужно работать”. Я крепко схватила ее за руку и вытащила в коридор. Она плакала, кричала, но все равно пыталась меня ударить, а я захлопнула за ней кухонную дверь, говоря: “Не хочу тебя больше видеть”.

В двери было большое матовое стекло. Не знаю, как это случилось, может быть, я слишком сильно толкнула дверь, но она закрылась с громким стуком, и стекло разлетелось вдребезги. В пустом прямоугольнике появилась Бьянка: глаза у нее были вытаращены, но она больше не кричала. Я смотрела на нее, охваченная ужасом от того, что натворила, и страшась самой себя. Она стояла неподвижно, целая и невредимая, молча роняя слезы. Я постаралась не вспоминать о той минуте, о Марте, которая тянула меня за юбку, о маленькой Бьянке в коридоре, которая смотрела на меня через пустой проем, и стала думать о том, что кожа у меня липкая и холодная, что мне трудно дышать. Я обливалась потом, хотя стояла у выхода, я задыхалась и не могла унять сердцебиение.

Глава 16

Как только дождь немного утих, я выскочила на улицу, прикрывая голову сумкой. Я не знала, куда пойти, и уж точно не хотела возвращаться домой. На море всегда так, когда идет дождь: лужи на асфальте, слишком легкая одежда, мокрые ноги, безнадежно испорченные туфли. В конце концов дождь перешел в легкую морось. Я собралась переходить улицу, но остановилась. На тротуаре напротив я увидела Розарию, Коррадо и Нину с ребенком, с головы до ног укутанным легким шарфом. Они только что вышли из магазина игрушек и теперь быстрым шагом удалялись от него. Розария крепко держала запеленатую новую куклу, похожую на настоящего младенца. Они не заметили меня или сделали вид, что не заметили. Я проводила взглядом Нину, надеясь, что она обернется.

Сквозь небольшие разрывы в облаках начало пробиваться солнце. Я подошла к своей машине, завела ее и доехала до моря. В памяти совершенно беззвучно, словно вспышки, на миг возникали лица, жесты. Они появлялись и исчезали так стремительно, что не успевали задержаться у меня в голове. Я дотронулась до груди, пытаясь успокоить бешеный ритм сердца: это было так же бесполезно, как пытаться прикосновением руки сбросить обороты мотора. Мне казалось, что я еду слишком быстро, но на самом деле не разогналась и до шестидесяти. Когда тебе плохо, ты никогда не знаешь, ни насколько ты разогнался, ни куда это тебя заведет. Мы были на пляже с моим мужем Джанни, с парнем по имени Маттео и с его женой Лючиллой, прекрасно образованной женщиной. Не помню точно, чем она занималась в жизни, знаю только, что из-за нее у меня постоянно возникали проблемы с моими девочками. В целом она была доброй, понимающей, не осуждала меня, не строила козней, но она не могла устоять перед соблазном очаровать моих дочерей, завоевать их безраздельную любовь, доказать самой себе, что ее простое и чистое сердце – так она сама о себе говорила – бьется в унисон с их сердцами.

Прямо как Розария. В таких вещах культура и социальная страта[4] почти не имеют значения. Когда Маттео и Лючилла приходили к нам в гости, или когда мы совершали с ними поездки за город, или, как в тот раз, ехали вместе в отпуск, я жила в напряжении и чувствовала себя еще более несчастной. Мужчины беседовали о работе, о футболе, не знаю, о чем еще, а Лючилла со мной не разговаривала, я ее не интересовала. Она возилась с девочками, изо всех сил привлекала их внимание, придумывала для них игры и сама с ними играла, притворяясь их сверстницей.

Из раза в раз я наблюдала, как старательно Лючилла стремится завоевать их. Она перестала делать это, только когда полностью подчинила их себе, так что они готовы были провести с ней не час и не два, а всю жизнь. Она дурачилась с ними, и это меня раздражало. Я приучила девочек не кривляться и не говорить пискливым голосом, а Лючилла постоянно строила гримасы и умела изображать голосок, который взрослые обычно считают детским. Она жеманничала и принуждала их вести себя так же, и они сначала растеряли навыки правильной речи, а потом и поведения. Я приложила огромные усилия, чтобы привить им самостоятельность и таким образом выкроить хоть чуточку времени для себя, а с ее появлением усвоенные навыки разом исчезли, как будто их и не было. Зато на сцену вышла чувствительная, наделенная богатой фантазией мать, всегда веселая, всегда свободная – хорошая мама. Не то что я, неудачница. Я нарочно ехала прямо по лужам, вздымая длинные водяные крылья.

В душе у меня снова, как тогда, разгорелась ярость. Конечно, это же так легко, думала я. Так просто и приятно часок-другой на прогулке, на отдыхе, в гостях поиграть с детьми. А о том, что будет после, Лючилла никогда не беспокоилась. Она разрушила установленный мною порядок, а затем, разорив мою территорию, вернулась на свою, посвятив себя заботам о муже, о его работе, о его успехах, которым, впрочем, нисколько не способствовала, разве что хвасталась ими подчеркнуто скромным тоном. В конце концов я, плохая мама, осталась одна на бессменном дежурстве и попыталась навести порядок в разрушенном доме и заставить девочек вернуться к нормальному поведению, которое теперь казалось им невыносимым. Тетя Лючилла сказала то, тетя Лючилла сделала это… А я неудачница. Неудачница.

Иногда, правда редко и на короткое время, мне удавалось ей отомстить. Например, случалось, что Лючилла приходила в неудачный момент, когда сестры были слишком поглощены собственной игрой, поглощены настолько, что либо откладывали игры тети Лючиллы на потом, либо, если она все же настаивала, вскоре заявляли, что им скучно. Она злилась, но старалась не показать вида. Я чувствовала, что она расстроена, как будто она была их подружкой и они исключили ее из своей компании. Откровенно говоря, я была этому рада, но не знала, как этим воспользоваться: я никогда не умела использовать внезапно возникшее преимущество. Я сразу смягчалась, как будто боясь, что ее привязанность к девочкам может ослабеть и что я буду сожалеть об этом. В общем, рано или поздно я начинала оправдываться: они приучены играть вдвоем, у них есть свои привычки, возможно, они слишком привязаны друг к другу и больше им никого не надо. Она успокаивалась, соглашалась, а потом потихоньку начинала говорить мне гадости о моих дочерях, советуя обратить внимание на их недостатки и проблемы. Бьянка слишком эгоистична, Марта слишком ранима, первая почти лишена воображения, вторая страдает его избытком, старшая чересчур сосредоточена на самой себе, младшая – капризная и избалованная. По мере того как я слушала, мой маленький реванш превращался в нечто противоположное: я понимала, что Лючилла подстраивается к ситуации и, получив у девочек отказ, пытается унизить меня, превратив в их сообщницу. И мои страдания начинались вновь.