Читать книгу "Палоло, или Как я путешествовал - Дмитрий Быков"

– Нет, что ты. Я не люблю чёрных. То есть не подумай, что я расистка (она прочла мне небольшую лекцию о том, что на Кубе расистов нет, тут интернационализм), но всё-таки чёрный – это чёрный. На Маликоне много чёрных. (На Маликон, на Маликон!) У меня тоже никогда не было русских, ты первый. У тебя ведь не было кубинки, ты ещё не знаешь, что наши девушки – лучшие в мире!

– Да я тебе верю, но сто баксов – это не разговор.

– Но в России ты платишь столько!

– В России, Дженни, меня любят бесплатно. Пей давай.

– Хорошо, – она смягчилась. – Слушай, кто ты по профессии?

– Журналист.

– Ты приехал сюда делать бизнес? Или с вашим президентом?

– Я сюда приехал по своим делам.

– Если ты приехал с президентом, у тебя должно быть много баксов! Я читала, что в президентском окружении у русских все воруют, у всех куча денег!

Это карма, подумал я. Приехать на Кубу и попасть в лапы такой политически подкованной девушке. Выучить такую по-русски – и можно запускать в «МК». Чёрт меня дёрнул написать когда-то статью «Коллеги»!

Её весёлый и напористый селф-промоушен (во время которого она не забывала разнообразно тискать мою руку) заставлял меня испытывать что-то вроде профессиональной солидарности.

– Ну так сколько ты дашь? – не отставала она. – Смотри: комната на ночь у нас стоит тридцать долларов.

– Че-го? Она у нас-то столько не стоит! – Я вошёл во вкус, торговаться мне понравилось, я и в Эмиратах на базаре так не торговался.

– Слушай! – после каждого «лисн, лисн» её бархатные решительные глаза приобретали всё более трагический вид, отвернёшься – пырнёт. – Слушай, ты не знаешь жизнь на Кубе. Жизнь туриста тут очень сильно отличается от прозябания местного народа…

– Уверяю тебя, друг мой, у нас до всех дел было ровно так же.

– Ты не знаешь, как мы живём. Заработать нечем, и все за всеми шпионят. Единственный способ для девушки выжить – это дружить с иностранцами. Видишь всех этих девушек?

Я огляделся. Девушек было навалом, куда более приличного качества, чем моя.

– Ты думаешь, они пришли сюда танцевать? Нет. Ты видишь, почти никто не танцует. Они договариваются.

– Что, все?

Она кивнула.

– И ни одной… это… просто так?

– С какой стати им после работы торчать тут ночью! – взорвалась она. Я, правда, не поверил, что они тут на Кубе очень устают. Увидеть работающего кубинца – вообще большая удача. Но, может, девушки и днём работают? Тогда, конечно, ноги не будут держать…

– Ладно, – сказал я. – За комнату плачу двадцать, тебе тоже двадцать, и уговорились.

– Ты не знаешь кубинских девушек! – взвизгнула она и пошла на второй круг, но тут уж я перехватил инициативу. Я в деталях рассказал ей, как мы у себя свергли советскую власть, и как много появилось у нас возможностей легально заработать, и каким отсталым, каким убогим выглядит сегодня их общество на наш взгляд, и как обязательно надо сместить коммунистов…

– Слушай! – воскликнула Енисей и окончательно оскалила глаза, сжимая мою руку. – Если ты так хорошо понимаешь всю нашу ситуацию… почему ты не дашь мне тридцать долларов?!

Я вспомнил, как сходными приёмами, чередуя шантаж и жалобы, добивался многих интервью, ощутил ещё один приступ профессиональной солидарности, расхохотался и согласился.

– Что ты смеёшься? – обиделась она. – Чему ты вообще всё время смеёшься, что тут смешного, я не понимаю?!

– Ещё немного, Дженни, – сказал я, – и я тебя полюблю.

Она спросила ещё «Бейлиса», потом мы вышли курить во внутренний дворик, я оглядел бетонный парапет набережной (под ним во множестве гнездятся морские ежи) и поинтересовался, действительно ли эти ежи так вкусны, как описано у Евтушенко.

– Да ты что! – расхохоталась она. – Кто же их ест! У нас их используют только как наживку!

Так флёр романтики спадал постепенно со всего – с братской Кубы, продажной любви и даже морских ежей.

– Тут гнилью пахнет, – сказала она. – Поехали, наверное? Я уж вижу, тебе не терпится. Но ничего. Это близко.

До нашего скромного гнёздышка оказалось ещё баксов семь на такси – другой конец Гаваны, как я смекнул. Шёл третий час ночи, но из некоторых окон лилась музыка. Видимо, за день эти несчастные устали до того, что теперь не могли уснуть.

Мы вошли в какой-то домик, я как раз в таком останавливался однажды в Геленджике – те же занавесочки, этажерочки, что-то вьющееся оплетает веранду… Хозяйка обрадовалась Енисею и ничуть не удивилась мне. Моя девушка что-то быстро произнесла по-испански, показывая на меня. После рома я был весел и беззаботен, так что уловил только неоднократное «руссо». Путин не упоминался. Потом она обратилась ко мне, как Троцкий к Ленину:

– Это очень надёжная квартира.

– Да мне-то чего бояться…

– Тут есть кондиционер, – сказала она веско. – В других квартирах нет кондиционера. И тут есть душ.

Дженни потянула меня в заднюю комнату размером примерно с хрущобную кухню. Во всю стену был написан портрет красотки в одних трусах. По кубинским меркам это был предел сексуальной раскрепощённости. За картонной стеной послышался громкий неразборчивый разговор – мужчина бранил женщину.

– Это проснулся друг хозяйки, – шепнула Дженни.

Я окончательно уверился, что нахожусь в Геленджике.

– Сейчас я пойду в ванну, – сказала она. – Но лисн! лисн! Хозяйка сказала мне важную вещь. Во-первых, деньги за комнату вперёд.

Я вынул двадцать баксов – отступать было некуда. Енисей выбежала в соседнюю комнату и сунула хозяйке. Мужчина за стеной тут же заткнулся. По-видимому, подействовало.

– Во-вторых, сейчас на Кубе очень большой наплыв туристов, – продолжала Дженни голосом экскурсовода. – Просто не продохнуть. Поэтому через три часа сюда может прийти другая девушка с другим другом. И тогда нам придётся уйти. Но уверяю тебя, мы всё успеем.

– Не сомневаюсь, – сказал я. – Но мы договаривались на всю ночь.

– Лисн, лисн! Ты сможешь в эти три часа делать со мной всё, что захочешь…

– Не знаю, чего я тут захочу, – сказал я, кивнув на хозяйскую комнату, где продолжалась ночная брань. – Но я заплатил двадцать долларов за ночь. Отдай, старуха, мои деньги, ведь я зарезанный купец, – последнее я спел по-русски и этим напугал её окончательно. В комнате горел яркий свет – поярче, чем в нашем баре и в ихней дискотеке, – и при нём я различил, что ей действительно двадцать четыре года, а то и побольше, и жизнь её была нелёгкая, действительно нелёгкая социалистическая жизнь, год за полтора. И мне не хотелось её, этой нелёгкой жизни. Мне надоело, что чуждая логика ведёт меня каким-то странным путём, и я встал с жёсткого дивана, намереваясь скандалить.