Читать книгу "Средняя Эдда - Дмитрий Захаров"

Хлоп-хлоп.

Я сначала храбрился, говорил Силаеву, мол, сколько можно, правда? И что, честное слово – как и не было. Сам себе верил, наверное. Недообследованные обычно верят.

А потом открываю глаза – а внутри всё обсыпалось. И хоть влево, хоть вправо, лежит забытым хирургическим инструментом, не дает идти. Или сидеть. Или что угодно еще.

Вечера. Никто не знает, что такое вечера. Это когда на маршрутке – двойной кружной петлей, лбом – в стекло, силясь целиком ухнуть в тошноту укачивающих прыжков по ухабам. Но рано или поздно всё равно тебя выкидывает где-нибудь в ползучей доступности от дома. И ты смотришь на обжигающие окна чудовищных многоэтажек, и чувствуешь, что тебе снова четыре. Упал с санок, а отец, не замечая, уходит вперед, и снег громко хрустит под его ботинками. Ты набираешь воздуха, чтобы крикнуть, заплакать, дать о себе знать, но щёки замерзли, а шарф и шуба спеленали намертво. И вместо того, чтобы кричать, ты с открытым ртом смотришь в звёзды – лунные зёрна, так и не сумевшие прорасти, стать живым месяцем. Тебе так их жалко. Так жалко… И ты уговариваешь себя, что нужно слепить веки. Но тут сначала нужен коаксил…

Я проклял всё. Звонил, плакал, таскался по адресам. Всегда носил при себе тот фантик, который она прилепила мне в гостях у Ленки. Измучил всех наших общих. А она не стала. Она вытащила откуда-то этого своего Олега.

Через полгода я женился на Вике. Поудаляли друг друга из контактов, выпилились из компаний. Чудом спасшиеся друзья старались тихо-тихо по стеночке.

И тут она звонит. После того, как полтора года – ни слова.

– Давай в «Эре», в восемь, – говорит.

Она эту «Эру» терпеть не могла, еще с тех пор, как работала в казино по соседству.

Прихожу. Там человек восемь жмутся по углам. Настя в синем платье с блестками пьет джин с тоником. Похудела. Волосы короткие.

– Хуйня какая-то, скажи, – заявляет вместо приветствия.

– Еще какая, – говорю, – Настя.

Мы съехались через два дня. Я бросил жену, кота, родительскую квартиру. Кроме чемодана разной сентиментальной чепухи (у меня, например, был белый медведь, которого я подобрал на улице и отстирал), ничего и не осталось. Настька вообще пришла с одной сумочкой.

– Богатый, – говорю, – у нас семейный капитал.

Мы смотрели в окно страшного умирающего дома на Калинина – изучали внутренности цементного завода.

– Ты не пожалеешь потом, дочь посла? – спросил я ее.

Настя приложила палец к губам.

Через год и пять появилась красно-синяя девочка Олька. Настя иногда звала ее Хельгой, ей нравилась идея тайного имени. Красно-синей Олька, правда, стала сильно позже, а пока просто тихо лежала в кульке из одеяла, заставляя всё время проверять: жива ли, отчего не издает никаких звуков?

– Какой странный ребенок, – говорила Настина мать, – у нас никто так не тихарился.

Олька сразу же была молчаливая.

– Будет умная, как ты, – уверяла Настя.

Мы носили кулек в Гагаринский парк – показывать Ольке те самые не проросшие звёзды. Олька их не жалела – она делала им тайные знаки.

Пока суть да дело, я перешел в красноярское бюро «Коммерсанта» – писать о казнокрадах и руководящих идиотах. Многим это казалось странным, но мне нравилось. Настя устроилась в Музей Ленина, и Ольке пришлось отправиться в ясельную ссылку. У нас не было санок, и я не возил ее морозным утром среди снежных сугробов. Но всё равно – нет-нет, да и оглядывался: вдруг она осталась где-то – ждет меня, не в силах даже заплакать.

Потом, в детском саду, был утренник, и Олька раскрасила себя тушью, которую утащила у воспитательницы. Она была похожа на киношных шотландцев перед битвой – половина лица пурпурная, а другая – мертвячья. Тогда и стали ее звать – красно-синей. Она и сама начала так представляться.

Как-то сам собой в Красноярске стал кончаться воздух. В телевизоре придумали говорить «режим черного неба» – это когда над всем городом вставала ровная серая пелена сладковатого смога.

Больше всех коптил небо алюминиевый завод, хотя старые угольные котельные, завод медпрепаратов и шинный тоже добавляли свою горсть золы в легкие. Требовалась модернизация, фильтры, очистка, – в общем, деньги. Но денег не было, деньги ушли на Кипр.

Власти сначала отрицали, потом сажали протестных активистов. Когда люди начали массово закупать сканеры загрязнения – попробовали их запретить. Но было уже поздно. Онлайн-карты миллионника покрылись сетью красных трещин – связанных показаний приборов. Гидрохлорид превышен в 12 раз, формальдегид – в 4 раза, ацетальдегид – в 36, сероводород – в 17.

Настя смотрела на цементный завод с собачьей тоской.

– Здесь нельзя жить, – говорила она мне.

– Ох, Настя, а где?

– Да где угодно!

В ее списке были Алтай, Берлин и Вьетнам. Но нам не хватало ни дензнаков, ни духу всё бросить. Как и многие наши друзья, мы бесконечно спорили, забирать ли с собой Ольку или пока оставить у родителей, как быть с котом, и какой момент – лучшее время для побега.

А потом Настин брат умер в неотложке. Думали – острый панкреотит, а оказалось – рак поджелудочной.

Настька за пару недель превратилась в прозрачное ломкое дерево – похудела насмерть, душу некуда было складывать. Она даже с Олькой перестала разговаривать, не то что со мной. Переселилась в свою адскую реальность. Я как-то слышал, что́ она шепчет во сне – там бы никто, кроме нее, не прижился.

Я ее почти не видел. Раза, может, два за месяц.

И тут встречаемся на пресс-конференции алюминиевого босса.

Мы с промышленным пулом уже сговорились рвать этого гада столько времени, сколько нам дадут. Я даже изобрел какой-то страшно уничижительный вопрос…

Так и не задал. Минут через десять после начала Настя ворвалась в зал и пошла на президиум с таким видом, будто станет стрелять по нему в упор.

Кабаны-секьюрити, хрюкнув от ужаса, запоздало ломанулись наперехват.

– Наш город – не твоя шлюха, – наклонившись к алюминиевому гиганту, просто сказала Настя, – и мы тебе это покажем, козлина!

Телекамеры взяли ее на прицел.

– Прекратите оскорбления, – взвизгнул модератор. – Вы вообще кто?!

Настя сорвала с себя кофту, оставшись в одной грязной майке.

– Это не черная футболка, – объявила она, – а белая. Она всего день повисела в Индустриальном – в двух километрах от твоего завода, и вуаля!

Металлургический папа что-то говорил, но слышно не было.

Настю попытался схватить охранник, и я залепил ему по уху.

Прежде, чем меня вырубили, успел услышать, как в зале аплодируют.

Когда я вышел через два дня, Настька стала звездой, и только что объявила первый марш черных футболок. Зима, грязные ошметья снега, жеваные машины и ничейные прохожие. А посреди всего этого – девчонки в одних майках идут по улице, держась за руки.