Читать книгу "Порочные - Мира Вольная"

А еще удивлюсь, если Макклин не примет подачу. Как и я, волк любит крученые мячи, чем сложнее, тем лучше. Развлекаться оборотень тоже любит.

Я вышел на крыльцо, провожая взглядом, еле перебирающих ногами волков, и нахмурился. Начало пятого утра, а в окнах больницы на первом этаже горит свет. Здание хорошо видно отсюда, оно стоит почти напротив моего дома, на центральной дороге.

И я мог поставить сотню на то, что знаю, кто сейчас сидит в кабинете Фрэн.

Бартон никогда не умела вовремя остановиться. По крайней мере не в том, что касалось ее способностей или лечения.

Я сбежал вниз, направляясь к темному зданию, не отрывая взгляда от окон. Волки в этой части поселка спали, приглушенно горели кое-где фонарики на лужайках, поскрипывала на ветру чья-то калитка, ветер доносил до слуха басы и крики вечеринки.

Эм на вечеринки обычно не ходила…

Она постоянно пропадала за учебниками, в своих колледжах и спец школах. Когда мы дурачились на озере, сутками пропадали за видеоиграми, надирались в доме на утесе, Эмили-зануда-Бартон училась. С каким-то непонятным мне колюче-отчаянным усердием. Отвратительно-розовый рюкзак сменился кожаным, все чаще вместо учебников в руках начал появляться ноутбук, волосы с каждым годом становились все короче и все ярче, а наши споры ожесточеннее, но в остальном в поведении Эм ничего не менялось. Бартон оставалась все такой же строгой всезнайкой, не совершающей ошибок и не прощающей слабостей ни себе, ни другим.

Лечила Эмили так же, как и училась — до потери сознания… Как правило собственного.

Я прекрасно помнил, как пять лет назад она достала с того света беременную Анну и ее еще не рожденного щенка, а потом корчилась от боли у меня на коленях и просила ее отвлечь. Отвлечь… Потому что ничего не помогало…

Я дернул ручку двери и вошел в кабинет, желая высказать упрямой волчице все, что я о ней думаю, и силой, если понадобится, оттащить домой.

Но слова так и застряли на языке, плюхнулись чем-то тяжелым в желудок.

Эмили уснула за столом, перед открытым ноутом, за ее спиной тихо шуршали, работая, какие-то приборы, мигали лампочками.

Я не имел понятия, что это за штуки и для чего они нужны. Просто… Фрэн просила, а я покупал, и сейчас мне казалось, что я впервые вижу, как они работают.

А Эм спала… Под это гудение, уронив голову на руки. Под халатом выделялись тонкие, острые лопатки, невозможного цвета пряди падали на лицо из-под съехавшей уродской шапочки. Эм ровно и размеренно дышала, но глаза двигались под веками, девушка хмурилась, а на шее трепетала жилка.

От нее сейчас пахло почти так же, как я помнил. Запах как будто снова собрался из того непонятного, расползшегося нечто, которым пахло от нее сегодня и вчера. И все-таки… чего-то еще не хватало. Что-то висело в воздухе, рядом, но все еще неуловимое.

Но, кажется, моему зверю было достаточного и того, что он чувствует сейчас. Он зарычал утробно и довольно, заскребся под кожей, заставил чаще вдыхать, заставил двигаться.

От Бартон пахло осенним ветром, свежим, холодным бризом, растертой между пальцами лесной ягодой.

И губы у нее сейчас были ягодными. Яркими, потому что она их слишком часто и слишком сильно кусала. Всегда кусает, когда задумывается о чем-то, терзает их острыми зубами, почти всегда до крови. В этом зануда тоже не знает меры.

Я закрыл крышку компьютера, осторожно поднял Эм на руки, выудив из-за стола.

Цыпленок…

Эмили заворочалась, что-то пробормотала, уткнулась носом мне в ключицу, сжав в кулаке ткань футболки.

Глаза она открыла, только когда мы уже подходили к ее дому, из-за громкого взрыва смеха со стороны главной дороги.

Открыла и еще крепче схватилась за мою футболку. Сонная, взъерошенная, немного растерянная.

— Марк, — голос звучит хрипло и тихо. Прошивает меня будто двадцатый калибр, от макушки до основания, вытаскивает и вытягивает что-то темное со дна, — что…

— Ты уснула, зануда, — я отвожу от Бартон взгляд, с трудом, но все же отвожу. От ее губ, от ее глаз, от взъерошенных волос. Но с места так и не двигаюсь, застыв возле двери. — Отключилась прямо за столом.

— Почему не разбудил? — Эм все еще сонная, поэтому не спорит и не пререкается, по своему обыкновению. Она все еще мягкая и растерянная, умопомрачительная.

Под белым, безликим и слишком большим для нее халатом нет толстовки. Она осталась висеть на вешалке в больнице, и поэтому я очень остро чувствую каждый изгиб Эм, трогательные позвонки, птичьи косточки ребер.

— А зачем? — вопрос резонный, потому что я действительно не понимаю, зачем надо было ее будить. Я сейчас вообще с трудом понимаю что-либо, даже себя. Тем более свои ощущения. Просто… что-то происходит. И я не хочу, чтобы это что-то прекращалось. Меня все устраивает, даже более чем.

— Я все еще не закончила с…

— Ты завтра все закончишь, — мой голос тоже звучит тихо, глаза Эм завораживают и затягивают, ее искусанные губы все еще как брусника. Бартон хрустально-тонкая, шелково-нежная. Рваные прядки, обрамляющие лицо, придают ей какой-то совершенно беззащитный вид. Это дико. Потому что я знаю, что Эм отнюдь не беззащитна, но отделаться от этой мысли не могу.

Ее дыхание сбивается, она застывает в моих руках, забывает сделать следующий вдох, зрачки расширены, и снова еще сильнее натягивается ткань в ее пальцах.

Я наклоняю к ней голову, втягиваю запах у виска и за мочкой уха.

Дышу.

— Джефферсон, — в этом обращении проскальзывает обычная Бартон. Колючая, защищающаяся.

— Замолчи, Эм, — раскатистым рычанием из горла. — Просто замолчи.

И она на удивление замолкает, захлопывает рот и не двигается.

Я втягиваю ее запах еще несколько мгновений, может минут, может секунд. А потом разжимаю руки. И Эм медленно скользит вдоль моего тела.

Я не прячу от нее желание, наоборот, хочу, чтобы она почувствовала и ощутила его в полной мере, поэтому прижимаю ее бедра к своим.

Это кайф. Это очень просто и очень остро. Почти на грани.

Мы оба чувствуем, как между нами искрит, поднеси спичку — и рванет к чертям. Полыхать будет до самого рассвета, до неба, затмевая солнце.

Эмили выглядит напуганной и… черт возьми, разгоряченной. В ее глазах тлеют угли, в ее глазах затаилась волчица, и, как всегда, она от меня ничего не скрывает.

Мне хочется попробовать на вкус кожу за ухом Эмили. И я провожу языком. С оттяжкой, прикусываю мочку уха и зализываю место укуса.

Бартон всхлипывает, ее бедра еще теснее прижимаются ко мне, пальцы путаются в волосах, натягивают.

Вот так.

Взрыв смеха где-то совсем близко, и я вдыхаю запах Эм в последний раз, а потом отступаю на шаг. С огромным трудом, чуть ли не за волосы оттаскиваю себя от девушки. В висках — пульс, кровь и жидкая ртуть. Дерет в горле вкусом брусники.