Читать книгу "Сладкий хлеб мачехи - Вера Колочкова"

Она не успела ничего ему ответить — в два прыжка он добежал до двери, рванул ее на себя злобно. Выскочив в коридор, тяжело протопал в свою комнату.

— Погоди, Глебушка…

Голос в тишине комнаты прозвучал слишком уж пискляво, жалко, запоздало. Почему-то привстав на цыпочки, она пошла за ним, как сомнамбула, тихо прокралась по коридору, ткнулась рукой в закрытую дверь его комнаты.

— Глеб, открой… Открой, пожалуйста…

Тишина. Мертвая, злая, обиженная. Еще раз постучав, она прислонилась спиной к его двери, медленно сползла вниз, села на корточки. Вот и все. Он ей не откроет, это понятно. Обиделся. Вот и попрощались. Нехорошо попрощались. А чего она хотела, собственно? Чтобы он ей хорошей дороги пожелал, что ли? Или счастья в личной жизни?

Встав на ноги, она еще раз, ни на что не надеясь, постучала в закрытую дверь, произнесла громко, так, чтобы он ее услышал наверняка:

— Прости меня! Прости меня, слышишь? Я очень, очень люблю тебя… Ты, главное, помни, что я люблю тебя, Глебушка… Я буду тебе звонить, я буду тебя ждать, я всегда буду тебе рада… Прости!

* * *

Вечерний вокзал был безлик и безлюден. Голос диктора стелился по кассовому залу казенным равнодушием, объявляя о прибытии очередного поезда. Кассирша глянула на нее сонно, встрепенулась слегка, натянула на лицо вежливую улыбку.

— Девушка, мне бы на ближайший до Барнаула…

— Через пятнадцать минут будет проходящий. Вам оформлять?

— Да, спасибо… — протянула Бася в окошечко свой паспорт.

— Места только купейные. Оформлять?

— Да. Конечно.

На мокром перроне — тоже никакой суеты. Мало желающих путешествовать в такую погоду. И дождь опять моросит. Говорят, уезжать в дождь — хорошо. Дорога будет удачной. И кто это придумал такую чушь?

Тихо прокрался на перрон состав. Вот и ее вагон — одиннадцатый. Надо идти, и проводница уже вышла, встала монументом у открытых дверей вагона. Надо идти, да ноги не несут, будто приросли к мокрому асфальту перрона.

Услышав за спиной торопливые шаги, Бася вздрогнула, обернулась в лихорадочной надежде. Какой-то парень, прижав к груди букет белых астрочек, промчался мимо галопом. И лицо у него такое — счастьем взбудораженное. Наверное, встречает кого-то. Проводив его глазами, она застыла на месте, потом снова лихорадочно обернулась. Никого. Надо идти. Поезд стоит всего десять минут. Надо, надо идти…

Подхватив ручку чемодана, она покатила его за собой по перрону, грустно приплелась к проводнице одиннадцатого вагона, протянула билет. Стрельнув в него зорким глазом, та мотнула головой — заходите. Да, надо заходить. Обернувшись, Бася еще раз пробежала глазами по пустому перрону, потопталась нерешительно на месте. Ну чего она ждет, господи? Или — кого ждет?

— Заходите в вагон, девушка. Стоянка сокращена, — строго глянула на нее проводница.

— Да, да, я сейчас… Я еще на одну минуту… Я сейчас…

Достав из кармана мобильник, она быстро принялась нажимать на нужные кнопки. Пальцы не слушались, все норовили попасть не туда, куда нужно. Наконец знакомая мелодия вызова полилась в ухо, ожиданием перехватило горло…

— Глеб! Глебушка! Послушай… — почти прокричала она в трубку и осеклась, услышав короткие частые гудки отбоя.

— Девушка, так вы едете или нет? Заходите в вагон, там уже сигнал дают! Что такое, в самом деле? — нервно переступила с ноги на ногу проводница.

— Да, я сейчас…

Подхватив чемодан, она тяжело плюхнула его в проход и вздрогнула от неожиданно раздавшегося характерного телефонного писка. С таким писком обычно сообщения поступают… Торопливо поднеся тельце телефона к глазам, прочитала вспыхнувшее на дисплее яркими буковками послание от Глеба: «Не звони мне больше. Никогда».

— Ну же, девушка… Чего вы застыли? Отправляемся, уже сигнал подали! Поднимайтесь скорее! Господи, неуклюжая какая…

Наверное, проводница хотела просто помочь ей, подталкивая под локоток в открытую дверь. А получилось — последние надежды разрушила. Потому что маленькое тельце телефона выскользнуло из Басиной ладони, с жалким звоном упало сначала на перрон, а потом, отрикошетив, улетело вниз, под колеса, на рельсы. Отчаянно вскрикнув, Бася рванула было за ним, но проводница с недюжинной силой, тихо при этом выматерившись, втолкнула-таки ее в вагон вместе с чемоданом, торопливо захлопнула дверь.

— Все, все, девушка! Поезд пошел уже! Что это вы, честное слово, так дергаетесь? Больная, что ли? Еще не хватало, чтобы вы под колеса шастнули… Ишь, Анна Каренина на мою голову! Меня ж за это посадят и, как звать, не спросят!

— Извините, но у меня там телефон… Телефон упал… Мне надо выйти, извините…

— Ага, щас! Выйти ей! Пройдите лучше в свое купе, девушка! Ненормальная, ей-богу… Прям дурдом на прогулке. У вас восьмое купе, идите. Хотя постойте, я вас до купе сама провожу…

Так они и поплелись караваном по узкому коридорчику поезда — Бася впереди на ватных ногах, следом проводница тянула за ручку ее чемодан, тихо награждая нервную пассажирку достойными случаю эпитетами.

— Стоп, девушка. Тебе сюда.

Открыв дверь, она почти впихнула ее в купе, и Бася с ходу уселась на нижнюю полку, слегка ударившись головой о стену. Впрочем, никакого удара она не почувствовала. Она вообще ничего не чувствовала, кроме своего отчаяния. Казалось, вся ее жизнь, в одну секунду сосредоточившись в маленьком мобильнике, осталась там, под тяжелыми колесами поезда, и была раздавлена, рассеяна по рельсам и черным шпалам когда-то бережно хранящимися в его памяти цифрами из номеров телефонов, буквами дорогих имен. Ничего, ничего больше из той жизни у нее не осталось.

— Принимайте попутчицу, дорогие пассажиры! — облегченно вздохнув, будто скинув с плеч тяжкий груз, бодро проговорила проводница. И тут же добавила тихо, даже немного интимно: — Только это… Она вроде не в себе немного. Мужчина, уступили бы вы ей нижнюю полку, а? А то не дай бог чего…

— Да, да, конечно! — с готовностью откликнулся пассажир-мужчина, вежливо улыбаясь и исподтишка разглядывая Басю. — Конечно, нет проблем! Даже и уступать не придется, мы с дочкой вдвоем едем, и ей очень даже нравится на верхней полке спать. Да, Варенька?

— Мне вообще все равно, где спать… Верхняя так верхняя… — раздался с верхней полки немного гундосящий детский голосок, и вслед за ним показалась лохматая девчачья головка со сбившейся набок красной заколкой.

Бася подняла глаза — что-то странное послышалось ей в этом детском голосе. Вернее, не странное, а очень близкое к ее собственному горестному состоянию.

А, так и есть… Лицо-то у девчонки насквозь проплаканное, прямо-таки опухшее от слез. Стало быть, тоже в каком-то своем горе пребывает. Маленькая совсем, лет восемь, не больше, а горе в глазах самое настоящее плещется, далеко не детское.