Читать книгу "Лазарит. Тень меча - Симона Вилар"

Комплеториум[142] давно закончился, но Уильям все-таки вошел в пустующую в этот час часовню Темпла. Он упрекал себя за то, что из-за бесконечных заседаний военного совета и бесчисленных орденских хлопот находит все меньше времени для бесед с Богом. Но тамплиеры были не столько монахами, сколько воинами, и вскоре предстоял большой поход, перед началом которого всегда накапливается масса дел. Как маршал ордена, Уильям отвечал за экипировку рыцарей Храма, их оружие и состояние лошадей, изо дня в день он проводил с ними многочасовые боевые учения. В этом он мог бы положиться и на командиров отрядов, но предпочитал во все входить сам. Между тем человек всего лишь предполагает. Располагает же всем Господь.

Уильям молился усердно, но его молитва выходила сумбурной. Он то читал «Ave», то обращался к Спасителю со своими тревогами и сомнениями, просил вразумить. А порой он просто застывал, склонив голову на сложенные ладони, и размышлял.

План Ричарда послать флот, чтобы он неторопливо продвигался вдоль побережья, оказывая помощь крестоносцам в походе с моря, был просто великолепен. Но вряд ли поддержка самого де Шампера в осуществлении этого замысла пригодится королю — все ляжет на де Сабле, и это сблизит магистра-анжуйца с Плантагенетом… Увы, он, Уильям, все еще ревнует де Сабле к королю, а Господь читает в его душе и знает его честолюбивые помыслы, как бы он их ни таил.

Думал он также о Джоанне и молился о ней.

Но при мысли о сестре он, сам того не желая, вспоминал и о ее супруге Обри де Ринеле. Что за ничтожество! Уильяму пришлось вытаскивать его чуть ли не из постели сенешаля де Бюрзе, чтобы заставить влиться в ряды крестоносного воинства. Ради чести рода маршал скрыл от всех его содомитские забавы, а этот наглец чувствует себя как ни в чем не бывало и вдобавок втерся в доверие к королю, заявив, что долго хворал в пути после мнимого ранения, а теперь полон пыла и готов сражаться во славу Креста. Как же Обри красовался перед Ричардом во время учений, сшибая копьем соломенные чучела и рассекая на скаку плетеные мишени на шестах. Вот, дескать, какого бойца получил Ричард Львиное Сердце! Что ж, остается надеяться, что столь же успешен де Ринель окажется и тогда, когда перед ним окажутся настоящие сарацины…

С Джоанной Обри держался учтиво и сдержанно, опасаясь, что супруге кое-что известно о его антиохийских похождениях. О, в богатой и развращенной Антиохии в самом деле можно было потерять голову и забыть о всякой сдержанности. Этот город, по-ромейски роскошный, по-восточному изнеженный и к тому же привлекающий христиан и еретиков всех мыслимых конфессий и толков, вселяет в человека крайнее легкомыслие и самые низменные побуждения. Похоже, именно это и случилось с беспутным Обри де Ринелем. Однако Уильям не стал унижать сестру и умолчал о том, кому отдал предпочтение ее муж. И если Джоанна сторонится супруга, то лишь потому, что все еще ходит к лекарям за очищающими снадобьями и опасается заразить Обри…

Но чем больше маршал размышлял о ее сближении с мнимым госпитальером или лазаритом, тем больше склонялся к мысли, что сестра была бессовестно обманута. И тем не менее Джоанна избегает мужа и по-прежнему грустит. Недолгое время, когда она вдруг снова стала веселой и шаловливой, ушло, и теперь он жалел об этом так же, как прежде осуждал ее за легкомыслие. Ведь Джоанна, что ни говори, славная девочка, живая, умная и прелестная.

Уильям еще раз от всей души помолился за сестру, за то, чтобы ее миновали все беды и болван Обри оценил ее по достоинству. Ибо она его жена перед Богом и людьми, а значит им придется жить вместе.

Стояла ночь, когда Уильям вышел из часовни. Прибывающая луна поднималась из-за башен Темпла, очерчивая их строгие черные силуэты на фоне южного неба. Город еще не уснул, воздух был теплым, с моря доносился плеск волн об уступы прибрежных укреплений. Галереи, на большой высоте пересекавшие внутренний двор и связывавшие между собой башни замка, казались гигантской черной паутиной, а каменные гаргульи на них — горбатыми демонами.

Уильям взял из стойки меч, оставленный при входе в часовню, и начал неспешно подниматься в верхние покои. В окнах башни, где располагался король Филипп, еще горели светильники, слышались отдаленные звуки музыки. Французские рыцари вели куда более светский образ жизни, чем орденские братья, и это не нравилось Уильяму — своей вольной и зачастую праздной жизнью французы смущают тамплиеров, привыкших к суровой строгости.

Но это были посторонние, суетные мысли. Облегчив душу молитвой, маршал не желал поддаваться раздражению. Поднявшись в донжон,[143] он немного задержался, чтобы напомнить подручному орденского сенешаля, что завтра ему надлежит заняться проверкой надежности внешних решеток.

Неожиданно его собеседник сообщил, что маршала ожидает некий брат-лазарит.

— В такой час?

— Он явился еще до вечерней молитвы, но, видимо, у него важное дело, раз он до сих пор здесь. Никто из нас не осмелился приказать этому несчастному удалиться. Мы… словом, мы избегали даже приближаться к нему.

Уильям знал, что накануне в Акру прибыло несколько прокаженных рыцарей. Что привело к нему одного из них? Неурядицы с жильем? Или кто-то посмел обидеть и без того несчастных братьев ордена Святого Лазаря? Месяц, проведенный в безделье, плохо сказывается на людях — больного могли оскорбить или грубо прогнать.

— Пусть придет в большую галерею, — приказал де Шампер.

Большая галерея была не чем иным, как просторным широким залом, дальний конец которого скрывался в полусумраке. Здесь еще не погасили масляные лампы, установленные на кованых треножниках, и их желтоватый свет сливался с призрачным светом луны, проникавшим сквозь высокие окна. Стену напротив, украшенную сарацинами изречениями Пророка, занимали щиты орденских братьев — бело-черные, миндалевидные, с алыми крестами.

Лазарит вышел из бокового прохода и сразу же направился к маршалу, стоявшему у окна. Его голову до плеч скрывал поблескивающий металлом топхельм, серая котта с зеленым крестом падала крупными складками поверх слабо позвякивающей кольчуги, двигался рыцарь неторопливо и грациозно, как породистый скакун. Ужасающая болезнь, из-за которой он прячет свое лицо, — и такая сила и грация в каждом движении!

Уильям ощутил, как в душу закралось смутное подозрение, но когда он приветствовал рыцаря, его голос звучал спокойно:

— Слава Иисусу Христу, брат!

— Во веки веков! — отозвался тот. Голос рыцаря из-за шлема звучал несколько приглушенно.

Шлем был прекрасной работы, прорезь для глаз довольно широкой и достаточно длинной, чтобы не мешать обозревать поле боя. Глаза лазарита показались маршалу светлыми. Были ли они голубыми?

— Я слушаю вас, брат.

Лазарит глубоко вздохнул и опустился на колено.