Читать книгу "За день до нашей смерти: 208IV - Alex Shkom"

знаю. Эти сволочи могут принять почти кого-угодно, так как ритуал принятия — битва один на один с одним из «врагов веры» — человеком, которого до этого содержали в адских условиях настолько, что он и ходить едва может — благородное зрелище, в общем. Само название «Единство» пропагандирует «враждебность человека к паразиту, единение физическое и духовное против новой угрозы» — люди верят, что болезнь либо можно победить, либо подчинить с помощью веры — отсюда и перебежчики-идиоты, которых в Единстве скромно называют «высшими» — люди, которые смогли попасть в своего рода симбиоз с паразитом. Это сложный процесс, так что давай… — в какой-то момент Хантер переглянулся с вооружённым охранником и, замерев в затишье, поехал дальше. — Давай без подробностей — всё дело в количестве активных и спящих клеток заразы в теле. А ещё… Скажем так: это отличный способ устранять неугодных, так как в процессе ты либо умираешь, либо, в итоге, проживёшь максимум одну декаду, но и ещё более идеальный для сдерживания толпы — показываешь людей, переборовших паразита, ставших сильнее, выносливее, улучшивших почти все свои физические показатели, преподносишь как силу веры — готово. У них всего пара небольших городов в Кентукки и Теннесси, но и куча людей в штате, невольно примкнувших к ним. Такой малый размах дал им возможность систематизироваться — общество поделено на классы. Забудем о том, что делёж совершается главaми секты — напыщенными и алчными идиотами — никто из рабочих пчёл не сидит без дела.

Сбоку от машины раздался крик — один из сварщиков сорвался с опоры моста и полетел вниз. Зевающая толпа перегородила дорогу, пока несколько коллег с той же опоры, оставив снаряжение, кинулись в ноябрьскую воду.

— Другое дело — Эволюция, сборище фанатиков-фриков. Эти ставят в основу своих идей, казалось бы, прямо противоположное — всесилие вируса над человеком, полное и заранее известное поражение над ним, но у них есть свои методы борьбы с этим: они считают, что если ты убиваешь человека и ешь его, то ты перенимаешь не только его силу, но и становишься более закалённым — как наработанный иммунитет. Добро пожаловать в вуду-магию двадцать первого века.

— Мерзость.

— Это не самое интересное. В отличии от Единства — миленького, казалось бы, сборища уродов, Эволюция есть почти на всём восточном побережье: Флорида, Джорджия, Южная и Северная Каролина, Вирджиная, Мерилэнд и Делавэр. От походов выше их останавливают только редкие военные, вычищающие подобную шваль, вроде них, и другие группировки — Псы Войны и Свобода. Но такая разница, несмотря на более жёсткие и нецивилизованные методы, всё же весьма объяснима из-за одного простого факта: все те, кто не согласен с проповедями Джорджа Дарвина, хрен знает его настоящую фамилию, попадают на обеденный стол — ты либо свой, либо обед. Общество у них разобщено и, чаще всего, предоставлено само себе — захваты новых территорий вознаграждаются титулами, снабжением и дарственными рабами. Иногда через радиовещание даже собирается жалкое подобие армии, выступающее куда-то на запад, но ничем успешным это ещё не заканчивалось. Захватывают, в основном, ради дани и набора новых кадров, так что и восстанавливаются после нападений очень быстро. Ритуал принятия, разумеется, — трапеза, — человека достали из воды, и старик, воспользовавшись пустотой на дороге, надавил на газ, вылетев из переправы.

— Дважды мерзость, — Айви даже немного потрясло от мурашек по телу.

— Добро пожаловать в реальный мир. В итоге получаем вот что: все хотят власти, все растят фанатиков, и у всех разнятся лишь способы. И если тебе вдруг показалось, что твоё общество не такое, что тебя, в отличие от других, никто не заставлял, но тебе всё нравится — поздравляю, система работает.

Через около половину часа они уже были на месте — в парке Бердетт, запад Эвансвилла, Кентукки. Точно так же, как и в прошлый раз, тайник находился в неприметном домике к югу от ещё более неприметного озера Мейн — того самого, у которого и было решено отдохнуть, когда топливо уже было загружено.

— Красиво здесь, должно быть, летом…

Парень смотрел на листву, покрывшую озеро и на деревья, ветвями протыкающие солнечное небо. На глади воды было идеальное, нереально чёткое отражение. И не было ни единого шума вокруг — словно весь мир замер, ожидая чудес — замер навечно.

— Здесь всегда красиво. Нужно просто знать, куда смотреть. Вот скоро настанет зима, пойдёт снег, и всё это будет покрыто белой, блестящей на свету коркой. Будет очень тихо, свежо…

— И холодно.

— Да. Ха… Да, и холодно.

Остановились они между Луисвиллом и Хантингтоном, где-то на шестьдесят четвёртом шоссе, проехав поперёк до этого пятьдесят седьмое, шестьдесят девятое, шестьдесят пятое и семьдесят пятое. Точкой для отдыха оказалось такое же безымянное, как и в прошлый раз, но куда более мелкое селение, прямо под развилкой с шоссе на более мелкую дорогу восемьсот один.

— Смотри, Уильям, — дорожный знак. На… юг, правильно? — тот кивнул. — Фармерс, а на север — Шарки.

— Если бы мне это ещё что-то давало… Здесь есть только шоссе, — пробубнел он, пялясь в кустарную карту, — спасибо хоть, что пронумерованы по-старому. В любом случае, мы минули Луисвилл недавно — где-то в часе езды от Западной Вирджинии. Я хочу до завтрашнего вечера прибыть на место.

Укрытие, чтобы расположиться, пришлось искать долго — старый автосалон оказался большим, но пустующим помещением — большинство мест предназначалось машинам, так или иначе исчезнувшим из здания, а остальные помещения представляли из себя обычные офисные кабинеты — тесные, без вентиляции и, если не повезёт, со скрипящими стульями. В конце концов, был найдет зал ожидания — просторная комната на втором этаже. Уильям уступил диван попутчику, так как тот оказался ещё короче, чем предыдущий и, усевшись в кресло, тут же приготовился ко сну.

— Знаешь, а ты стал разговорчивее, — вдруг сказал парень сонным голосом. — То есть… Человечнее, что ли?

— Не люблю молчать в дороге. В принципе не люблю.

— По тебе и не скажешь.

— Не было бы тебя — говорил бы сам с собой. В этом и причина того, что я стал для тебя человечнее — ты единственный, с кем я могу говорить, а я — единственный, с кем можешь ты. Мы, считай, в клетке с тобой — я и ты, так что это неминуемо.

— Ну и сравнил.

— Зато правильно. Даже ты