Читать книгу "Зодчий. Жизнь Николая Гумилева - Валерий Шубинский"

Афиша спектакля «Дерево превращений», 23 февраля 1919 года

Известно, что в эти годы Гумилев создал еще несколько драматических произведений — в том числе в рамках просветительных проектов «Всемирной литературы». Вместе с академиком С. Ф. Ольденбургом он написал пьесу «Жизнь Будды» (сохранился лишь развернутый план — его опубликовал в 1992 году М. Д. Эльзон)[147]. Пытался он возобновить и работу над трагедией о завоевании Мексики.

Если денежная оплата работы во «Всемирной литературе» была скудной, сотрудничество в «советской организации» давало возможность бесплатно или за низкую цену получить продукты, дрова и т. д. В военно-коммунистическом городе не «покупали», а «получали». Сложные взаимоотношения, порожденные этой распределительной системой, в основном не задокументированы, но отражены в многочисленных образцах «словесности на случай». Пример — «дровяная» стихотворная переписка.

Адресат этих стихов — некто Давид Самойлович Левин, завхоз «Всемирной литературы», который «снабдил Блока дровами, а других обманул. Теперь Левин завел альбом, и ему все наперебой сочиняют стихи о дровах».

Первым с посланием к Левину обратился Гумилев:

Левин, Левин, ты суров, Мы без дров. Ты ж высчитываешь триста Мерзких ленинских рублей С каталей Виртуозней даже Листа…

Блок тоже не остался в долгу:

Давид Самуилыч! Едва Альбом завели — голова Пойдет у вас кругом — не раз и не два Здесь будут писаться слова: «Дрова».

Чуковский в притворном негодовании обратился к поэтам с посланием:

Поверят ли влюбленные потомки, Что наш магический, наш светозарный Блок Мог променять объятья Незнакомки На дровяной паек.

А ты, мой Гумилев! Наследник Лаперуза! Куда, куда мечтою ты влеком? Не Суза знойная, не буйная Нефуза — Заплеванная дверь Петросоюза Тебя манит: не Рай, а Райлеском! И барышня из Домотопа Тебе дороже Эфиопа!

Блок ответил длинным посланием, помещенным в «Чукоккале»:

Нет, клянусь, довольно Роза Истощала кошелек. Верь, безумный, он не проза, Свыше данный нам паек! Без него теперь и Поза Прострелил бы свой висок…

Гумилев в свою очередь решил ответить Чуковскому с теми же рифмами, что в его послании. Получилось трогательно… и почти лирично:

Чуковский, ты не прав, обрушась на поленья, Обломки божества — дрова, Когда-то деревам, близки им вдохновенья, Тепла и пламени слова.

Береза стройная презренней ли, чем роза, Где дерево — там сад, Где б мы ни взяли их, хотя б из Совнархоза, Они манят.

Рощ друидических теперь дрова потомки, И, разумеется, в их блеске видел Блок Волнующую поступь Незнакомки, От Музы наш паек.

А я? И я вослед Колумба, Лаперуза К огню и дереву влеком, Мне Суза с пальмами, в огне небес Нефуза Не обольстительней даров Петросоюза, И рай огня дает нам Райлеском.

P. S. К тому ж в конторе Домотопа Всегда я встречу эфиопа.

Упомянутая Блоком Роза (Розалия) Васильевна Рура, торговка сомнительными деликатесами времен военного коммунизма, которой разрешили поставить свой лоток в здании «Всемирки», тоже завела альбом, куда записывали стихи кредитуемые ею поэты. Наиболее знамениты стихи Георгия Иванова («…Но двух чудес соединенье ты: Ты женщина! Ты Роза!»), Зоргенфрея («…На что нам былая свобода, на что нам Берлин и Париж, когда ты направо от входа, налево от кассы стоишь») и Мандельштама («Если грустишь, что тебе задолжал я одиннадцать тысяч, помни, что двадцать одну мог я тебе задолжать»). Одиннадцать тысяч были ничтожной суммой. Мандельштам не возвращал их из принципа — когда это и кому он платил долги?

Гумилев в стихах к Розе развивал ту же тему:

«О дева Роза, я в оковах», Я двадцать тысяч задолжал. О радость леденцов медовых, Продуктов, что творит Шапшал[148].

…Гумилеву приходилось и выступать в роли «адвоката» «Всемирной литературы». В 1921 году «на заседание издательства пришел А. М. Горький и сообщил, что в зарубежной прессе печатаются злые измышления о задачах и методах нашей работы… Было решено обратиться в одну из иностранных газет с протестом от лица «Всемирной литературы». Написать этот протест было поручено Гумилеву».

Речь шла о письме Д. С. Мережковского к Г. Уэллсу, напечатанном в «Последних новостях» (1920. 3 декабря. № 189), где деятельность «Всемирной литературы» именовалась «бесстыдной спекуляцией», а большевики сравнивались… с марсианами из «Войны миров».

Горький будто бы спасает русскую культуру от большевицкого варварства, — писал Мережковский. — Я одно время сам думал так, сам был обманут, как вы. Но когда испытал на себе, что значит «спасение» Горького, то бежал из России. Я предпочитал быть пойманным и расстрелянным, чем так спастись… Ваш друг Горький… хуже Ленина и Троцкого. Те убивают тела, а этот убивает и расстреливает души.

Такого рода отношение к культурной деятельности людей, оставшихся «под большевиками» (типологически очень напоминающее отношение сталинского государства к любой деятельности «под немцами»), было довольно распространено. Вспомним поэтически яркое, но содержащее малоприятную политическую аллегорию стихотворение Бунина «Русская сказка» (1919) — откровенное злорадство из-за голода в Москве и Петрограде. Но поведение Мережковских было особенно неблагородным, потому что осенью 1918 года они (как следует из дневников К. Чуковского) активно хлопотали об экранизации «марсианами» исторических романов Дмитрия Сергеевича, об аудиенции у Луначарского и т. д. — совершенно не побуждаемые к тому ни Горьким, ни кем-либо другим. Пламенные антибольшевистские строфы Зинаиды Гиппиус рождались параллельно этим хлопотам, а когда последние не увенчались успехом, мистические и либеральные супруги «бежали из России».