Читать книгу "Белая Богиня - Роберт Ранке Грейвс"

Юмор вполне совместим с поклонением Белой Богине, как, скажем, и с идеальной святостью католического священника, чьи радости и надежды ограничены куда жестче, чем у поэта, и чья Библия не содержит ни одной улыбки от Книги Бытия до Откровения. Андро Мэн в 1597 году сказал о королеве Волшебной страны: «Она может быть старой или молодой по своему желанию». И правда, Богиня приберегает прелестный девчоночий смех для тех, кого не запугивает ее привычный мраморный блеск. Она даже может позволить своему поэту счастливый брак, если он достаточно пострадал от нее. Пусть, по определению, она не земная женщина, все же она не совсем неземная. Суибне сокрушается по поводу снежной бури, заставшей его голым на дереве:

Сегодня плохо мне,

Терзает ветер тело,

Все ноги в ранах,

О Боже мой, за что?

Но не вся его жизнь состоит из страданий. Когда погода улучшается, ему совсем неплохо: он ест вдоволь земляники и голубики, движения его быстры, так что он обгоняет голубя, да заодно он может покататься на рогах оленя или на спине грациозной лани. Он даже способен сказать: «Мне не доставляет удовольствия любовная беседа мужчины с женщиной, ибо куда приятнее для моего слуха песня дрозда». И никто не осудит Эоранн за то, что она вежливо попросила Суибне покинуть ее, когда он достиг этой стадии. Что помогло ей сохранить себя? Чувство юмора. Чего не было у него? Чувства юмора. Желание Эоранн насчет птичьего оперения, которое дало бы ей возможность летать вместе с Суибне, высказанное вначале, говорит о том, что и она была поэтессой, но разумно отказалась от этого занятия, когда время поэзии прошло.

Можем ли мы остановиться на этом? И должны ли? В погоне за косулей, подобно Трем Веселым Охотникам:

Весь день мы весело скакали по горам и долинам.

Не хватит ли нам рассуждать о том, какой необычный ход мыслей у поэтов, каким странным образом выживали древние образы и сюжеты, как можно по-новому прочитать старые мифы и священные тексты? А что дальше? Или сочинить кредо поэта, чтобы поэты обсудили его пункт за пунктом, пока оно не покажется им отвечающим их сиюминутным нуждам и достойным подписания? Но кто осмелится избрать совет поэтов и председательствовать на его конгрессах? Кто осмелится назвать себя главным поэтом и надеть расшитую мантию, которую древние ирландцы называли tugen? Кто осмелится хотя бы назвать себя ollave? В древней Ирландии ollave владел ста пятьюдесятью огамами или вербальными шифрами, которые позволяли ему разговаривать с такими же поэтами даже в присутствии чужих; мог с ходу воспроизвести любое из трехсот пятидесяти традиционных сказаний, вместе с поэтическими вставками и обязательным музыкальным сопровождением, помнил немыслимое количество стихов; знал философию, юриспруденцию, современный, старый и древний ирландский языки со всеми производными и изменениями значений слов; был знатоком в музыке, искусстве предсказания, врачевании, математике, географии, всеобщей истории, астрономии, риторике и иностранных языках и сочинял стихи в более чем пятидесяти метрических системах. Невозможно даже представить, что хоть кого-то могли бы сейчас называть этим именем. Кстати, выходцы из семей ollave как правило заключали браки между собой. Любопытно, что похожий обычай существовал у маори в Новой Зеландии, чьи поэты поражали губернатора Грея и других британских чиновников своей способностью запоминать, понимать, объяснять и импровизировать.

И опять же, если бы этот гипотетический совет, или синод, был организован для поэтов, чей родной язык английский, у кого из них хватило бы терпения и честности, чтобы создать достойный документ в ответ на призыв? И даже если бы синод состоялся, разве не стала бы сразу ясна разница между приверженцами Аполлона и приверженцами Белой Богини? Наша цивилизация — аполлонийская цивилизация. Несомненно, что в англоговорящих странах социальное положение женщины сильно улучшилось за последние пятьдесят лет и, похоже, еще улучшится, ведь теперь бoльшая часть национальных богатств находится в руках женщин (в Соединенных Штатах больше половины), однако время религиозных откровений осталось позади и социальная безопасность так тесно связана с браком и семьей (даже там, где преобладает обыкновенная регистрация), что Белая Богиня с ее оргиастической природой, похоже, не имеет шанса вернуться, пока самим женщинам не надоест декадентский патриархат и они вновь не станут бассаридами. Пока на это непохоже, хотя архивы с описаниями патологических случаев полны историями бассарид. Английская или американская женщина в нервном срыве на сексуальной почве довольно часто воспроизводит (инстинктивно) точные и отвратительные подробности древнего дионисийского ритуала. Я сам с беспомощным ужасом наблюдал это.

Аскетичный бог Громовержец, который стал вдохновителем Пуританской революции, вновь уступает верховенство Небесному Гераклу, первому покровителю английской монархии. Все основные праздники в христианском календаре связаны либо с Сыном, либо с Матерью, но не с Отцом, хотя молитвы о дожде, о победе, о здоровье короля или президента все еще полуискренне обращены к Нему. Только родство с Иисусом, отраженное в Евангелиях, не позволило Отцу уйти по «пути всей плоти» — пути его предшественников Сатурна, Дагды и Кая[244]— и завершить его в качестве главного повара и комика на зимнем маскараде. Таким мог бы быть конец Отца в Британии, если бы религия развивалась в традиционном русле. Зловещий знак — превращение святого Николая, покровителя моряков и детей, чей день приходится на 6 декабря, в белобородого Санта Клауса, комического покровителя праздника. Ранним утром, одетый в старую красную шубу, он наполняет детские чулки орехами, изюмом, печеньем и апельсинами, а пока все семейство в церкви славит в гимнах нового короля — следит на кухне за индейкой, ростбифом, пудингом, сладкими пирожками и в конце, когда гаснут свечи на рождественской елке, уходит со старческими стонами в снег или дождь, унося с собой пустой мешок.

Наша цивилизация — цивилизация кокни, и самые обычные обращения к природным явлениям в традиционной поэзии, которая создавалась селянами для селян, теперь становятся непонятными. Вряд ли хоть один английский поэт из пятидесяти может назвать самые обыкновенные деревья из «Beth-Luis-Nion»- алфавита или отличить косулю от лани, аконит от плевела, вертишейку от дятла. Лук и копье — устаревшее оружие, корабли перестали быть игрушкой ветра и волн, страх перед привидениями и домовыми теперь испытывают лишь дети да немногие старые крестьяне, журавли больше не «пишут буквы, когда летят», — последнего журавля застрелили в Англси в 1908 году.

Мифы тоже выходят из употребления. Когда английский язык только формировался, все образованные люди мыслили в рамках христианского мифологического цикла, который был иудейско-греческого происхождения с бесчисленными языческими вставками под видом житий святых. Протестантская революция отвергла почти всех святых, а укрепление рационализма со времени Дарвина так ослабило Церковь, что библейские мифы больше не служат надежным основанием для поэтического творчества. Сколько сегодняшних людей может узнать цитаты, входившие в религиозную церемонию середины девятнадцатого столетия? Более того, греческие и римские мифы, которые всегда были так же важны для поэтов (по крайней мере профессиональных), как христианские, теперь теряют свое значение. Только строгое классическое образование способно внедрить их в детскую голову достаточно глубоко, чтобы вызвать эмоциональную реакцию, а классицисты больше не властвуют над школьной системой ни в Британии, ни в Соединенных Штатах. У нас нет даже официального списка книг (предположим, трехсот), которые должен внимательно прочитать любой образованный человек, а неофициальный список включает в себя много книг знаменитых, но довольно редко читаемых, например, «Видение Петра Пахаря» Ленгленда, «Утопию» Томаса Мора и «Эвфуэса» Лили.