Читать книгу "Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель - Жорж Бордонов"

честном бою. И да помилует Господь тех, кто защищал неправое дело.

Отовсюду доносились жалобные стоны и хрипы раненых.

— Пускай же Вадар, — воскликнул Вильгельм, — пошлет людей подобрать несчастных! И пусть их выхаживают, коли возможно будет.

— И англичан, мой повелитель?

— И англичан, но только отдельно от наших. Воистину нет зрелища ужасней: оно разрывает мне сердце.

Время от времени стоны раненых заглушались жутким ржанием бьющихся в предсмертных судорогах лошадей; бедные животные, в агонии перебирая в воздухе ногами, вздымали гривастые головы, смотрели на нас потускневшими, уже незрячими глазами и тут же валились замертво. Но для них мы сделать ничего не могли.

Далеко-далеко, там, где стоял наш лагерь, мерцали огоньки костров — их слабое свечение радовало и успокаивало нас. Из-за лагерного частокола в ночное небо потянулись струйки дыма — кашевары, видать, уже старались вовсю. Герар, не удержавшись, сказал:

— Эх, с какой бы радостью я сейчас что-нибудь пожевал. А пить как хочется — спасу нет! У меня с самого утра маковой росинки во рту не было — такое со мной впервые.

— Погоди, парень, впереди у тебя такого будет вдосталь, — заметил ему бывалый рыцарь.

При свете факелов, в присутствии всех своих приближенных герцог принялся снимать с себя доспехи. Освободив руку из ремней, он бросил наземь щит, и мы поразились, как он только мог им защищаться: щит был до того изрублен и исколот, что едва не рассыпался на куски. Затем он расстегнул пряжку на поясе и отдал меч кому-то из оруженосцев. Тот извлек его из ножен: клинок оказался сплошь в зазубринах. Потом он снял шлем, весь в трещинах и вмятинах, и кто-то воскликнул:

— О чудо, как он только не раскололся!

Дошел черед до позолоченной кольчуги. В зыбком свете факелов было видно, что шейный обод сильно погнулся, и без помощи герцогу кольчугу было не снять. Мы помогли ему. И опять кто-то произнес:

— Неужто она могла его защитить — просто удивительно!

Изрубленная кольчуга соскользнула на землю, и от нее оторвался капюшон.

Те, кто прежде видел герцога лишь издали — во главе ли войска, или на троне, — теперь могли ближе разглядеть его могучее тело. И снова кто-то изумился, высказав вслух, что подумали все:

— Какая стать! Воистину королевская стать!

Ему вторил другой голос:

— Разве кто-нибудь сравнится с ним? Никто: ни Роланд[72], ни доблестный Оливье[73]!

И тут вдруг из сотен, нет, тысяч глоток вырвался слитный громогласный победный клич. Герцог попросил тишины и объявил:

— Да, друзья мои, мы победили, и за это в первую голову я хочу поблагодарить ее величество Доблесть, ибо с ее помощью победа досталась нам. Я благодарю всех вас, рыцари, оруженосцы, наемники, добровольцы. Я говорю спасибо и вам, павшие други. Велико наше горе, и никакая радость не способна скрасить его, ибо скорбь по погибшим братьям разрывает сердца наши — еще долго ничто не сможет их утешить.

Глава XIX

ЭДИТ ЛЕБЕДИНАЯ ШЕЯ

На другой день мы отделили тела наших воинов от останков англичан, и погребли их с почестями. Какой тягостный, горький труд выпал на нашу долю! Почти всех погибших мы захоронили нагими, без кольчуг, потому как они были в большой цене, а убитым отныне без надобности. Сняли мы доспехи и с англичан. Наутро к Вильгельму из Лондона прибыли благородные дамы в сопровождении родни и челяди. Они умоляли герцога позволить им отыскать тела погибших мужей и предать их земле по-христиански. Но тут вмешался непреклонный епископ Одон:

— Сие будет не по справедливости! Они стали за неправое дело и своею смертью искупили безрассудство Гарольда. Они и сами превратились в клятвопреступников — так пусть же остаются там, где их настигла смерть, на растерзанье птицам да волкам: ибо недостойны они быть преданными земле, святыне святынь, и покойно ждать воскрешения.

Однако Вильгельм, будучи по натуре великодушным и отнюдь не мстительным, повелел ему молчать и внял мольбам вдов павших врагов. Они не без опаски присоединились к нам, охваченные безутешным горем, и принялись искать — кто горячо любимого отца, кто брата, кто супруга. Я не мог вынести их слез и отвернулся, потом мне и вовсе сделалось невмочь, и, выслушав насмешки Герара, я побрел к лагерю. Но вскорости он и сам поспешил за мною следом.

— Мне тоже, — признался он, — что-то тошнехонько. Сердце просто разрывается!

Но тут Герар снова отпустил какую-то шутку: друг мой силился не выдать свое состояние. Юности кажутся противоестественными кровь, боль, смерть, и я понимал, что он шутил, несмотря на то, что его душу, как и мою, терзали странные, противоречивые чувства.

О том, как был погребен Гарольд, ходили разные кривотолки. Сказывали, к примеру, будто бы герцог наотрез отказался выдать его останки графине Гите, матери короля, «даже когда та предложила отдать столько золота, сколько весит его тело». Еще говаривали, будто злой шутки ради он передал Гарольдовы останки Вильгельму Мале, чтобы тот закопал их на морском берегу, который Гарольд так и не сумел отстоять. Но сир Вильгельм никогда не пал бы так низко. Ежели говорить начистоту, он не мог ни возвратить их Гите, ни закопать на берегу, потому как поутру тела Гарольда мы не нашли. С убитых уже сняли и доспехи, и регалии. Вершина холма, где недавно полоскался на ветру королевский штандарт, была усеяна голыми телами англичан, и почти все они оказались изувеченными до неузнаваемости.

Потом к герцогу пожаловали два монаха из Уолтхэмского аббатства, что некогда основал Гарольд. Они были с ним и при Гастингсе — молились за спасение его души в знак признательности за щедрость к ним самим и к их обители. В кровавой резне они уцелели лишь чудом. И вот теперь пришли за телом своего благодетеля. Вильгельм сказал, что они могут забрать его, коли отыщут, Монахи, однако, хотя и входили в ближайшее окружение Гарольда, так и не смогли опознать его среди скопища убитых. Тогда они отправились в Лондон и вскоре воротились назад, в Гастингс, с той, которая больше всех любила Гарольда и которую Гарольд любил как никого другого, — Эдит Лебединой Шеей, писаной красавицей, хрупкой и изящной, с кожей точно снег. Монахи повели ее на вершину холма. Там, трепещущую от горя и отчаяния, ее подвели к мертвым, и она склонялась над каждым, словно в молитве. Но вот она признала в одном из убитых Гарольда — по каким-то тайным, только ей одной ведомым признакам, и велела переправить его в