Читать книгу "Державный - Александр Сегень"

— Так-то оно так...

— А что не так? Что пешком теперь путь продолжим? Ещё лучше! Игумен Даниил до Иерусалима пешком ходил, и то ничего, а тоже в преклонных годах. Не тужи, Денисушко, нам отсюда до Касьяновой пустыни ходу вёрст эдак тридцать, никак не больше, а то и меньше. Мной тут всё хожено-перехожено, да и тобой также. Добредём до вечера!

— Я-то добреду, а вот ты, отче, с пробитою головою... — вытирая снегом с лица старца остатки крови, сказал Дионисий.

— Кранион мой, конечно, побаливает, — прикладывая к голове снег, отвечал Нил. — Но побреду с молитвою-го.

Прочитав несколько молитв, сорские отшельники двинулись дальше. Если бы не боль в черепе, то всё не так плохо.

— Всё-таки не зря он меня ударил, — сказал Нил. — Мог бы ведь и так всё забрать и умчаться. Нет, он шибанул. Это Господь направлял его десницу разбойничью своей благою десницей. Дабы наказать меня. И есть за что! После беседы с Андреевичами очень я горд был — это раз. В Ловецкой слободе стерляжьей ухой плотски непомерно услаждался — два. Мало? Да ещё похвастался, что мы сегодня к вечеру уже на Угличе будем — это три. Достаточно для казни.

— Ох-хо-хо! — только и вздохнул в ответ Дионисий.

— Ты только напрасно со мной страдаешь, да уж терпи, — засмеялся старец, стараясь выглядеть более бодрым, чем до нападения негодяев. — Терпишь?

— Терплю, отче.

— То-то же!

С версту, а то и с две шагали молча. Потом Нил, почувствовав, что боль в голове, кажется, попритихла, вновь заговорил:

— Ишь ты!

— Что, отче?

— Да вот думаю, какие совпадения кругом. В Вологду мы кого заезжали навестить? Ивана и Дмитрия. Так?

— Так.

— Из еретиков, которых мы идём спасать на Москву, двое тоже Иван и Дмитрий. Максимов и Коноплев. Так?

— Так.

— И разбойнички наши, глянь-ка! тоже Иван и Дмитрий. Каково?!

— Да-а-а... — не зная, что ответить, покачал головой Дионисий.

— Сии совпадения — указующие, — сказал Нил. — Думается мне, спасём мы еретиков жидовствующих, не допустим, чтобы жгли их по примеру шпанского короля. Это путь не наш. А если и надобно будет, то молитвою пожжём их. Так?

— Так, отче.

Они шли дальше, долго шли молча. Нил осёкся, поймав себя на том, что снова хвастается. Старался ничего больше не говорить. Да и голова снова разболелась. День стал медленно клониться к закату. Выйдя к небольшой речушке, покрытой льдом и засыпанной снегом, Нил узнал её, даже вспомнил название — Койка. Койкой местные жители называли кровать, постель. Теперь речка и впрямь напоминала уютное ложе, застланное пышными пуховыми перинами снега.

— Вёрст через пять до Юхоти дойдём, — сказал Нил. — А там до Касьяновой пустыни рукой подать, ещё три-четыре поприща.

— Эгей! Стойте! — снова раздался разбойничий голос. На сей раз за спинами у путников. Нил почувствовал, как внутри всё перевернулось. Опять он загадал, что скоро дойдём, и опять — на тебе!..

Оглянувшись, он увидел скачущего и приближающегося к ним всадника, тотчас узнал в нём Митьку, а в лошади — ту, которую им дали рыбаки Ловецкой слободы. Она была без седла, но с уздечкой. Подскакав вплотную, Митька соскочил с лошади и тотчас бухнулся на колени, пал перед Нилом Сорским в очевидном раскаянии:

— Божьи люди, простите!.. Божьи люди, простите!..

— Никак, раскаялся? — усмехнулся Нил.

— Каюсь!

— Прощаю тебя. Не ведал бо, что творил.

— Ведал! Однако, вот... Лошадь возьмите свою.

— А сани где? — спросил Дионисий.

— Поди, Иван забрал, — с улыбкой догадался старец Нил.

— Верно, Иван, — кивнул, стоя на коленях, Митька. — Мы с ним так поделили: мне — лошадку, а ему всё остальное. А я сразу взнуздал её, да и ускакал за вами вдогонку.

— А Иван, стало быть, не раскаивается, что старцу голову проломил да чуть насмерть не зашиб, — проворчал Дионисий.

— Куды ему! — махнул рукой Митька. — Зверь он.

— Придёт и его время. Раскается и он, — сказал Нил.

— На том свете разве что, — вздохнул Митька.

— А вы братья, никак?

— Братья. Он старший, я младший.

— Не тужи, Митя, он и до того света ещё опамятует, вот увидишь, — поднимая раскаявшегося разбойника с колен, произнёс Нил Сорский.

Тот постоял немного, потоптался, махнул рукой горестно и, повесив голову, зашагал прочь, откуда прискакал.

— Чудеса! — промолвил Дионисий.

— Право слово — чудо, — согласился Нил. — Вот каково нынче у нас получилось отдание Рождества Христова.

Он задумчиво огляделся по сторонам. Они стояли на пригорке, внизу текла река Койка, всюду окрест темнели леса.

— Вижу я, как здесь будет стоять храм Флора и Лавра, — сказал старец Нил Сорский.

— Почему именно Флора и Лавра? — удивился Дионисий. — Ведь сегодня не их день.

— Они, мученики Иллирийские, потерянную скотину возвращают, — объяснил старец. — От них мы тут лошадушку нашу вновь обрели, с их помощью.

— А привёл-то нам её Дмитрий... — пожал плечами Дионисий.

— А в храме Флора и Лавра будет придел Дмитрия Солунского, — улыбнулся Нил. — Садись, Денисушко, на лошадь, я хочу ещё пешком пойти.

— Нет уж, отче, садись-ка ты!

Поспорив немного, кому ехать верхом, они продолжили путь оба пешие, ведя лошадь подле себя. Потом, правда, Дионисий уломал старца сесть, но с условием, что одну версту Нил будет ехать, а другую — его спутник. Версты, разумеется, они измеряли приблизительно. К вечеру добрались наконец до Касьяновой пустыни. Правда, там встречал их уже новый настоятель, с горестью сообщивший, что основатель обители, праведный грек Кассиан скончался около трёх месяцев тому назад.

На другой день, первого января, Нил и Дионисий отправились дальше. Один из монахов вёз их в отличных санях до самого Углича, где сорским отшельникам были предоставлены другие санки. Там же, в Угличе, они узнали о том, что пять дней назад на Москве уже состоялась казнь над еретиками и что трое — Иван-Волк Курицын, Иван Максимов и Дмитрий Коноплев — были сожжены в бревенчатой клетке.

Глава десятая
ЕРДАНЬ

— Державный! Спишь? Али полепишь только? — сквозь сон заслышался голос дьяка Андрея Фёдоровича Майкова, и в спящей душе Ивана из далёкого далека звякнул сребрецом живой колокольчик детства. Воскресли давнее муромское утро, Чистый четверг, сребрик, подаренный Семёном Ивановичем Ряполовским, и — все те дивные мечты и предчувствия, что наполняли детское сердце шестьдесят лет назад.