Читать книгу "Ледяная трилогия - Владимир Сорокин"

Мисато стоит возле бронзовой собаки Ачико, которая все еще ждет своего хозяина, умершего от сердечного приступа. Японцы поставили собаке памятник. Они сентиментальны. И инфантильны. Слава Богу, среди японцев у меня еще не было клиентов. Да и среди китайцев. Среди арабов – двое. Один грек. Плюс – австралиец. Остальные – европейцы. Хотя нет – еще двое русских, в 98-м. Русских непонятно к кому отнести – к Европе или к Азии. Русские – они просто русские. Те русские оказались камнями преткновения. Они дались большой кровью. На них я засветился больше всего. Пришлось многое менять. В себе и вокруг…

Мисато одета, как и вчера, – розовый топ до пупка, коротенькая юбка из голубой кожи, ноги в белых, крупной сетки колготках, на ногах – белые платформы с желтыми застежками-покемонами. Еще один покемон прицепился к ее широкому лакированному поясу. И совсем маленький желтенький покемончик болтается на ее перламутровом мобильнике. Волосы у Мисато красно-желтого отттенка. На огромных накладных ногтях – снежинки и звездочки. Веки накрашены перламутром, губы – ярко-розовые, с блестками. Лицом она невыразительна. Но фигурка – вполне. И рост для местных – превосходный: 168. Типичная когяру: ко — молодая, гяру — girl. Эта мода, tropical girl style, пошла резко года четыре назад. Сейчас их теснят кислотные в бесформенных робах и негритянских шерстяных шапках. Но Мисато подражает своей старшей сестре, когяру первой волны. Get wild & be sexy – их девиз. Меня он вполне устраивает.

– Hi, John, how are you? – Мисато обнажает свои кривые молодые зубы с брекетом.

– Комбова, Мисато-сан, – улыбаюсь я ответно.

Она старается говорить по-английски (очень плохо), я – по-японски (еще хуже). Беру ее влажную руку. Толкаясь в толпе, мы выходим на Шинжуку-дори. Бредем, болтаем. Мисато стучит своим платформами. Походка у японских женщин ужасная. Большинство из них косолапы. Как объяснила проститутка из Саппоро, это последствия тысячелетнего сидения на коленях.

Пупок у Мисато без пирсинга, это понятно: она десятиклассница, пока это нельзя. В семье и школе здесь круто прессуют. Отсюда – такой яркий, отпадный прикид. Компенсация школьно-семейной рутины. По вечерам Мисато – когяру, утром – школьница в синей униформе и белых гетрах. Она бодро бредет, тюкая платформами. Я предлагаю место, где можно кинуть кости. Она на все согласна. Завести роман с европейцем здесь престижно. Хотя я для нее – наполовину монгол. И специалист по грузоперевозкам. У меня даже визитка есть.

Я веду ее в знакомое место. Здесь за 50 долларов с рыла можно есть и пить два часа. Нам с Мисато хватило бы и часа. Беру себе пива, а ей – полусладкий коктейль с рисовой водкой шоджу – любимый напитком когяру. Мы набираем суши, сашими, куриных шашлычков, клешней крабов, мраморного мяса. Официант зажигает газовую горелку под воком с водой в центре нашего стола: здесь все варят себе персональный суп из чего хотят. Кидаем клешни в кипящую воду, едим суши и пьем. Мисато весело. Она хохочет, откидываясь. Я тискаю ее, хватаю за коленки. Мисато шлепает меня по лбу салфеткой в целлофане. Мы пьем за встречу на Шибуя. Там – Мекка когяру. Их улей. Там их тысячи тысяч.

– Почему ты меня выбирать? – спрашивает Мисато.

– Ты не похожа на других когяру, – вру я.

Она хохочет, отпивает мутно-белый коктейль. Ей престижно тусоваться с иностранцем. Заглатывая суши, она рассказывает про летнюю поездку в Италию всем классом. Она видела папу римского. И ела тирамису. Который там готовят «лучше, чем в Токио». Ей понравились итальянцы. Я рассказываю про футбол, как студентом ездил «болеть» за «Манчестер-Юнайтед» (для всех я учился в Англии), как дрался с итальянцами и попал на месяц в тюрьму. Она хохочет. Суши-сашими съедены, мы ждем, когда сварятся крабы. Пауза. И тут я достаю из рюкзака пакетик от «Isetan»:

– Это тебе.

Она сразу превращается из когяру в школьницу. Движения становятся угловатыми. Она сутулится, копошится в пакете с открытым ртом. Разве что слюна не течет с этих посеребренных губ.

– Кавай! Сугой! – пропевает она, прикрывает рот ладошкой и издает удивленное рычание. – Э-э-э!

Потягивая некрепкое японское пиво, я даю ей возможность насладиться презентом. Когда она забывается, я сразу хочу ее. Сладкая девка. Японки, конечно, на любителя. Алекс их терпеть не может, Грегори тоже не в восторге. Понравилось только Сержу Лабоцки. Хотя китаянки ему нравятся больше. Конечно, местные женщины – вечные школьницы. Они угловаты и застенчивы. Европейцев это часто ломает. А меня – наоборот, вставляет. Я люблю японских школьниц. Даже если им под сорок. Да и выбора нет: заводить роман с белой бабой здесь – смерти подобно. Я должен быть свободным во всем. И в любой момент сбросить хвост. А иногда – и шкуру…

Крабы готовы. Мисато, возбужденная подарком и шоджу, палочками тащит их из вока. А я закладываю в вок мясо, тефтели на шпажках и грибы. Мы едим крабов, кромсая клешни ножницами, макая белоснежное мясо в соус. Мисато щебечет про Америку, где она не была, но куда очень хочет. Ведь я же американец. У меня действительно неплохой американский выговор. Рассказываю ей про Большой каньон, про Лос-Анджелес и Майами. Ресторан наполняется. Служащие с портфелями и мобильниками. Они спешат шумно расслабиться после самоотверженного труда. Чтобы завтра снова встать в шесть, пилить на электричке часа полтора. И положить жизнь за фирму по производству кондиционеров. Для меня это – ад. Лучше раз в два месяца кого-нибудь убивать, чем каждый день ходить на службу…

Мисато опьянела. Сварившееся мраморное мясо в нее уже не лезет. Пора. Я слегка захмелел. Наелся вкуснятины. И хочу вставить десятикласснице. Беру ее за бока, вывожу. Расплачиваюсь на выходе. Она хохочет, заплетается ногами, теряет платформу. Находит. Снова хохочет. Мы вываливаемся из ресторана. На улице, как всегда – душно и шумно. Сентябрь. Но духота все еще не слабая. «Рабе Хотеру», а по-нашему – «Love Hotel» в двух шагах. К себе в однокомнатный уют я не поведу ни одну бабу. Никогда. Даже если Грегори мне заплатит стандартные 20 000…

Плачу, получаю ключи. Мы поднимаемся на лифте на третий этаж, идем по коридору. У меня уже стоит. После хорошей еды и приятной выпивки всегда хорошая эрекция. Мисато на своем ломаном английском спрашивает, ревнивая ли у меня жена. Я ведь служащий, отец семейства. Говорю, что у нас свободный взгляд на брак.

– Как ей в Японии? – спрашивает Мисато.

– Нравится. Но скучает по Нью-Йорку.

– Э-э-э, – искренне кивает она.

Я открываю дверь, зажигаю свет. Комнатушка с большой кроватью. Как всегда. И ничего другого здесь никогда не будет. Включаю ночник, тушу верхний свет. Толкаю Мисато. Она, как кукла, со смехом валится на кровать. Пока она, хихикая, лежит на спине, я раздеваюсь. Она смотрит на меня, как на слона в зоопарке. Сбрасываю с нее платформы, стягиваю сетки-колготки. Под шелковыми трусиками у Мисато черная, слегка подстриженная пипка. Свежая, как устрица. У японок пипки всегда пахнут морем. Развожу ее ноги, лижу. Она слабо хнычет. Ввожу ей язык во влагалище, одновременно сгибая ее ноги в коленях. На коленях привычные синяки – дома она тоже ползает на татами. Как и все девочки. Она хнычет. Кажется, что ей все это не нравится. Но – надо. Дядя хочет. Мы возимся так пару минут. Потом дядя натягивает на свой член презерватив. Плюет на руку, смазывает слюной свой рог. И пристраивается к Мисато.