Читать книгу "Мотылек - Анри Шарьер"

Все прошло без сучка без задоринки. Стрелой проскочили Демерару и вышли в море. То, что нам удалось улизнуть совершенно не замеченными, доставляет определенную радость, но она не может быть полной, потому что эта радость с горчинкой: убежал, как вор, ни о чем не предупредив мою маленькую принцессу. Я не доволен собой. Ни Индара, ни ее отец, ни их знакомые не сделали мне ничего плохого. Я видел от них одно хорошее. И вот как я им ответил – злом на добро. Я не ищу никаких оправданий своему поступку. Да и что, собственно, можно найти в нем хорошего?! Поэтому я очень не доволен собой. Просто некрасиво. Да еще оставил после себя совершенно открыто на столе шестьсот долларов. То, что мне дали, не оплатишь никакими деньгами.

В течение сорока восьми часов буду держать строго на север, захотелось осуществить старую идею – добраться до Британского Гондураса. Таким образом, двое суток будем идти в открытом море.

В побеге участвуют пятеро: Гитту, Шапар, Баррьер из Бордо, Депланк из Дижона и я, Папийон, капитан и штурман.

Едва перевалило за тридцать часов с начала нашего плавания, как на море разыгралась страшная буря, переросшая в тайфун или циклон. Молнии, гром, дождь, огромные и беспорядочные волны, ураганный ветер с сильными вихрями, которому невозможно было ни противостоять, ни сопротивляться. Волны громоздились друг на друга, и наша лодка плясала, как необъезженный конь. Никогда в жизни не видел я ничего подобного и даже не мог себе представить. Впервые в своей практике я встретился с ветром, постоянно менявшим направление. Попутный пассат вдруг прекратился, и нас несло в темпе вальса в противоположную сторону. Если бы так продолжалось неделю, нас снова принесло бы на каторгу.

Этот тайфун, между прочим, запомнился не только нам, о чем я узнал уже позже на Тринидаде от французского консула месье Агостини. У него на плантации тайфун срезал шесть тысяч кокосовых пальм, пройдясь по ним, как пилой, на высоте человеческого роста. Тайфун поднимал в воздух целые дома, унося их далеко и бросая на землю или в море. Мы потеряли все: и съестные припасы, и багаж, и даже бочки с водой. Мачта сломалась на высоте двух метров и умчалась вместе с парусом. Но что хуже всего – разбился руль. Шапару просто чудом удалось спасти небольшое весло, и этой лопаткой я пытался управлять лодкой. Мы стали собирать с миру по нитке, чтобы соорудить какое-то подобие паруса. Разделись до трусов: в дело пошли куртки, штаны, рубашки. На борту оказался небольшой моток железной проволоки, с помощью которой мы сшили парус и закрепили его на обрубке мачты. Хоть так, но все-таки плывем.

Снова задули пассаты, и я, воспользовавшись их возвращением, направил лодку на юг, чтобы добраться хоть до какой-нибудь земли, пусть даже до Британской Гвианы. Приговор, который нас может ожидать там, показался бы нам благостью, ибо я не устану повторять, что это был не просто шторм или ураган, а поистине катаклизм, светопреставление. Однако мои товарищи проявили себя с хорошей стороны.

Только к концу шестых суток, при полном штиле в последние два дня, мы увидели землю. С этим парусом-портянкой и ветром, гуляющим во всех его дырах, идешь не так, как хочется, а как бог велит. Да и руль слабоват, чтобы уверенно держать нужное направление. Оттого что мы голые и на всем теле нет живого места, вдвое убавилось сил. Нос у каждого облупился до живого мяса. Кожа на губах, руках, бедрах потрескалась и кровоточит. Мучит страшная жажда. Депланк и Шапар дошли до того, что стали пить соленую воду. После этого они страдают еще больше. Несмотря на жажду и голод, который тоже все испытывают, никто не жалуется. Никто никому не дает советов. Хочешь пить соленую воду – пей. Сполоснулся и при этом утверждаешь, что освежает, – ради бога. Но и то и другое приносит только дополнительные страдания. Минутная свежесть после испарения соленой воды сменится в ранах усиленным жжением.

У меня единственного остался один здоровый глаз, он пока еще открыт. У товарищей вместо глаз сплошные гнойники, постоянно заплывающие гадкой слизью. Но даже ценой адской боли их надо промывать, чтобы смотреть в оба. Солнце палит с такой силой, будто хочет превратить наши болячки в сплошные язвы. Депланк стал заговариваться, бредит идеей выброситься за борт.

Прошел час с того момента, когда мне показалось, что я увидел землю на горизонте. Не говоря ни слова, я направил лодку куда следует, хотя полной уверенности не было. Появились первые птицы и закружились над нами, значит я не ошибся. Их крик взбодрил моих товарищей, обалдевших от солнца и усталости: до сих пор они лежали на дне лодки, прикрываясь руками от жарких лучей.

Гитту прополоскал рот, чтобы выдавить из себя хотя бы слово:

– Ты видишь землю, Папи?

– Да.

– Сколько, по-твоему, времени до нее идти?

– Часов пять или семь. Послушайте, братья, я выдохся. Меня так же, как и вас, прижарило солнцем. К тому же задницу и ляжки натерло деревом и разъело морской водой. Ветра нет, и нас гонит потихоньку. Руки постоянно сводит судорога, а запястья так натружены, что больно держать это проклятое весло, которое у нас вместо руля. Согласитесь ли вы с тем, что я сейчас скажу? Давайте спустим парус и натянем его над лодкой наподобие тента, чтобы уберечься от солнца хотя бы до вечера. Лодку все равно прибьет к берегу. Вот что надо сделать, если никто не хочет сесть на мое место за руль.

– Нет-нет, Папи. Поступай, как знаешь. Надо бы поспать под тенью паруса, а один подежурит.

Солнце только что прошло зенит, когда я внес такое предложение. Наконец-то с удовольствием и облегчением, какое может испытывать животное, я растянулся в тени на дне лодки. Друзья отвели мне лучшее местечко на носу, где забортный воздух как-то проникал внутрь судна. Наш вахтенный сидел, но тоже в тени. Вскоре все мы вместе с вахтенным поплыли в дреме. Люди были до того измождены беспощадным солнцем, что едва благодатная тень и божественная прохлада коснулись нас, как мы тут же погрузились в глубокий сон.

Вдруг нас всех разбудил вой сирены. Я оттолкнул от себя парус: за бортом темно. Который час? Когда я снова занял свое привычное место за рулем, прохладный бриз ласково пробежался по избитому телу. Я тут же озяб, но до чего же было приятно ощущение, что ты уже больше не сидишь на раскаленной сковородке! Мы подняли паруса. Когда я сполоснул лицо морской водой – к счастью, только один глаз гноился и болел, – то слева и справа от себя очень ясно увидел землю. Где это мы? К какому берегу направиться? Снова раздался вой сирены. Я засек его: он слышался справа. Что он хочет мне этим сказать?

– Как ты думаешь, где мы, Папи? – спросил Шапар.

– Честно говоря, не знаю. Если эта земля не остров и все остальное залив, тогда мы, возможно, достигли оконечности Британской Гвианы в том месте, где она граничит с Венесуэлой по реке Ориноко. Но если между левым и правым берегом пролегает большое расстояние, тогда вон та точка будет островом. Это Тринидад. В таком случае слева от нас Венесуэла, и, значит, мы находимся в заливе Пария.

Весь этот мысленный расклад я провел по картам, которые раньше приходилось изучать. Если справа Тринидад, а Венесуэла слева, то куда податься? Наша судьба зависела от нашего же решения. Ветер хорош, и он может домчать нас до любого берега. Какое-то время мы не двигались ни туда, ни сюда. На Тринидаде англичане – то же самое правительство, что и в Британской Гвиане.