Читать книгу "Утраченные иллюзии - Оноре де Бальзак"

— Но, отец мой, предположим, что вы спасете меня от смерти и создадите мне привольную жизнь, — сказал Люсьен, — так на что же вам облегчать мне мой долг благодарности?..

— Проказник! — сказал аббат, улыбнувшись, и потянул Люсьена за ухо с почти царственной непринужденностью. — Да окажись вы в отношении меня неблагодарным, так вы, стало быть, оказались бы натурой сильной, и тогда я преклонился бы перед вами; но вам до этого еще далеко, ибо вы простой ученик, вы чересчур рано пожелали стать мастером. Таков недостаток всех современных французов. Все вы развращены примером Наполеона. Вы подаете в отставку, потому что не добились вожделенных эполет... Но подчинили ли вы все ваши помыслы, все ваши поступки одной цели?..

— Увы, нет! — сказал Люсьен.

— Вы были, как говорят англичане, inconsistent[236], — продолжал с усмешкой каноник.

— Не все ли равно, чем я был, если я больше ничем не буду! — отвечал Люсьен.

— Пусть только за всеми вашими прекрасными качествами таится дар semper virens[237], — сказал священник, притязая на некоторое знание латыни, — и ничто в мире не устоит перед вами. Я уже полюбил вас... (Люсьен недоверчиво усмехнулся.) Да, — продолжал незнакомец в ответ на усмешку Люсьена, — вы мне внушили участие к себе, как к собственному сыну, и я настолько смел, что могу говорить с вами откровенно, как вы со мной говорили. Знаете ли, что мне в вас нравится?.. Вы стряхнули с себя прах прошлого и, стало быть, способны воспринять урок нравственности, которого вам никто другой не преподаст, ибо люди, изображая собою общество, лицемерят еще более, нежели разыгрывая комедию из самых корыстных побуждений. Воистину, человек большую часть своей жизни проводит в том, что выкорчевывает из сердца все то, что пустило там ростки еще в юности. Операция сия именуется обретением жизненного опыта.

Слушая священника, Люсьен говорил про себя: «Вот прожженный политик, он восхищен возможностью позабавиться в пути. Он потешается, переубеждая юнца, близкого к самоубийству, и бросит меня, натешившись вдоволь... Но все же он мастер парадокса и, пожалуй, не уступит в этом ни Блонде, ни Лусто». Несмотря на столь здравое рассуждение, развращающее влияние дипломата проникало в эту душу, склонную к растлению, и опустошало ее тем успешнее, что опиралось на знаменитые примеры. Поддавшись очарованию этой циничной беседы, Люсьен уже цеплялся за жизнь, и с тем большей охотою, что чувствовал мощную руку, извлекающую его из бездны самоубийства! Тут священник явно восторжествовал. Недаром свои язвительные откровения он от времени до времени сопровождал лукавой усмешкой.

— Если вы рассуждаете о нравственности в той же манере, в какой вы рассматриваете историю, — сказал Люсьен, — я желал бы знать истинную причину вашего показного человеколюбия?

— Э-э! Позвольте мне, молодой человек, об этом умолчать до времени. Пусть это будет последним словом моего поучения; иначе как бы не пришлось нам нынче же расстаться, — лукаво отвечал священник, видя, что хитрость его удалась.

— Ну, что ж! Потолкуем о нравственности? — сказал Люсьен, подумав про себя: «Пускай порисуется!»

— Нравственность, молодой человек, предопределяется законом, — сказал священник. — Ежели бы весь вопрос заключался в религии, законы были бы излишни: народы религиозные не обременяют себя законами. Выше гражданского права стоит право государственное. Желаете знать, что начертано для государственного деятеля на челе вашего девятнадцатого века? Французы выдумали в тысяча семьсот девяносто третьем году провозгласить народовластие, которое привело к неограниченной власти императора. Такова ваша национальная история. Что касается до нравов: госпожа Тальен и госпожа де Богарне вели себя одинаково, однако на одной из них Наполеон женился и сделал ее вашей императрицей, а другую не желает принимать, хотя она стала княгиней. Санкюлот в тысяча семьсот девяносто третьем году, Наполеон в тысяча восемьсот четвертом году венчает себя железной короной. Пылкие любовники равенства или смерти в тысяча семьсот девяносто втором году становятся в тысяча восемьсот шестом году сообщниками аристократии, узаконенной Людовиком Восемнадцатым. В эмиграции аристократия, ныне царствующая в своем Сен-Жерменском предместье, пала еще ниже: она была ростовщицей, торговкой, пекла пирожки, она была кухаркой, фермершей, пасла овец. Итак, во Франции и закон государственный, и закон нравственный, — и все в целом, и каждый в отдельности, — в конце пути изменили отправной точке: убеждения свои опровергли поведением или поведение — убеждениями. Логикой не отличались ни правители, ни частные лица. Поэтому у вас и не существует более нравственности. Ныне во Франции успех стал верховным законом всех поступков, каковы бы они ни были. Содеянное само по себе уже ничего не значит, оно всецело зависит от того, какое мнение составят о нем другие. Отсюда, молодой человек, второе правило: соблюдайте внешнее приличие! Прячьте изнанку своей жизни, выставляйте напоказ только свои достоинства. Скрытность, этот девиз честолюбцев, девиз нашего ордена[238], да будет и вашим девизом. Великие люди совершают почти столько же низостей, как и презренные негодяи; но они совершают их втайне, а напоказ выставляют свои добродетели — и величие их не поколеблено. Маленькие люди расточают свои добродетели втайне, а напоказ выставляют свое убожество: их презирают. Вы утаили свое величие и обнажили свои язвы. Вы открыто были любовником актрисы, вы жили у нее, жили с ней; вы отнюдь не заслуживали порицания, все считали, что вы и она совершенно свободны; но вы бросили вызов требованиям света и лишились уважения, которое свет оказывает тому, кто повинуется его законам! Стоило вам предоставить Корали господину Камюзо, стоило вам не выставлять напоказ вашу связь с нею, и вы женились бы на госпоже де Баржетон, были бы префектом Ангулема и маркизом де Рюбампре. Измените вашу тактику: щеголяйте красотой, изяществом, остроумием, поэзией. А ежели не обойдетесь без мелких низостей, пусть знают о них одни лишь стены: тогда никто вас не обвинит в том, что вы — темное пятно на декорации великого театра, именуемого высшим светом. Наполеон называл подобную тактику: стирать дóма грязное белье. Из второго правила вытекает следствие: форма — это все. Что же я разумею под формой? Поймите меня правильно. Случается, что невежественные, подавленные нуждой люди насильственно отбирают у кого-нибудь деньги; их именуют преступниками, им приходится иметь дело с правосудием. Или гениальный бедняк делает открытие, разработка которого сулит сокровища, вы ссужаете ему три тысячи франков (наподобие этих Куэнте, в руки которым попали ваши три тысячи и которые готовы шкуру содрать с вашего зятя), а потом начинаете его донимать так, что он вынужден вам уступить свое открытие целиком или частично; вы считаетесь только со своей совестью, а ваша совесть не потащит вас в суд присяжных. Враги общественного порядка пользуются этими противоречиями, чтобы порочить правосудие и от имени народа выражать возмущение тем, что какого-нибудь воришку, укравшего ночью курицу с птичьего двора, ссылают в каторгу, а злостного банкрота, разорившего целые семьи, сажают лишь в тюрьму, и то на короткий срок; но лицемеры отлично знают, что судьи, осуждая вора, крепят преграду между бедными и богатыми, ведь разрушение ее привело бы к гибели общественного порядка, между тем как банкрот, ловкий расхититель наследств, банкир, разоряющий ради своей личной выгоды целые предприятия, производят только лишь перемещение богатств! Итак, сын мой, общество вынуждено в своих же интересах проявлять известную гибкость, что я советую делать и вам в ваших интересах. Суть в том, чтобы идти в ногу с обществом. Наполеон, Ришелье, Медичи шли в ногу со своим веком. А вы? Вы оцениваете себя в двенадцать тысяч франков!.. Общество ваше поклоняется уже не истинному богу, а золотому тельцу! Таков символ веры вашей хартии, ибо политика принимает в расчет только одно установление — собственность. Не значит ли это объявить всем подданным: «Обогащайтесь!» Когда вы законным путем составите себе состояние, станете богачом и маркизом де Рюбампре, вы сможете позволить себе роскошь быть человеком чести. Вы окажетесь тогда столь щепетильным в смысле нравственности, что никто не осмелится обвинить вас в том, будто вы когда-нибудь погрешили против этой самой нравственности, хотя бы вы, составляя себе состояние, и в самом деле поступились ею, чего я ни в коем случае не посоветовал бы вам делать, — сказал священник, похлопывая Люсьена по руке. — Какая же мысль должна отныне волновать эту прекрасную голову?.. Единственная мысль: избрав блестящую цель, таить про себя пути к ее достижению, таить способы ее достижения. Вы вели себя, как ребенок; будьте мужчиной, будьте охотником, чувствуйте себя в парижском обществе, как в засаде, подстерегайте дичь и счастливый случай, не щадите ни себя самого, ни того, что именуют достоинством, ибо все мы подчиняемся или пороку, или необходимости, но блюдите верховный закон: тайну!